Падающие звезды

   Было воскресенье, и скачки в Царском Селе обещали быть очень интересными. Программы были напечатаны во всех газетах, и в уличных листках вперед были намечены фавориты. Праздничная толпа осаждала царскосельский вокзал в Петербург. Царило праздничное настроение, какое охватывает сонную петербургскую публику только в дни скачек. В сущности, летний сезон для столицы мертвое время, и Саханов, толкаясь в толпе, искренно удивлялся, откуда набирается в Петербурге столько приличных скаковых мужчин и нарядных скаковых дам. Он, вообще, любил публику, любил просто подавленный шум толпы, сложную мозаику лиц -- в этом было что-то захватывающее, гипнотизирующее, как в морском прибое. Саханов помнил еще то время, когда скачки существовали только для присяжных спортсмэнов и профессиональных любителей, а собственно публика начала увлекаться скачками сравнительно очень недавно. В переливавшейся на вокзале толпе он встретил много знакомых лиц -- одного профессора, с которым он иногда завтракал у Кюба, несколько известных врачей, инженеров, дельцов и просто богатых людей неизвестной профессии. Много было офицеров, которые держались хозяевами праздника. Саханов испытывал какое-то неприятное чувство, когда слышал терпкий лязг волочившейся по каменному полу кавалерийской сабли. Он переживал в такие моменты что-то вроде затаенной гражданской скорби и делал злое лицо.   Был уже второй звонок, а Бачульской все не было, и Саханов начал волноваться. А вдруг она не приедет? Тогда весь его план рушится. Саханов обошел всю платформу, заглядывая в окна вагонов -- Бачульской нигде не было. Она приехала к последнему звонку, когда Саханов потерял уже всякую надежду.   -- Простите, если я заставила вас ждать, -- извинялась она, -- но от финляндскаго вокзала так далеко...   -- Ах, ничего, ничего...-- говорил он, целуя ея руку.-- Какая вы сегодня интересная, Марина Игнатьевна.   Она, действительно, сегодня имела цветущий вид, и летний костюм шел к ней. Когда они сели в вагон, она с наивностью заметила:   -- Знаете, я ехала и всю дорогу думала, зачем я еду? Ведь скачки для меня никакого решительно значения не имеют...   -- Просто, потолкаемся в публике -- иногда и это бывает полезно, -- с улыбкой обяснил Саханов.-- Будет много знакомых... Нельзя же вечно сидеть в своем углу. Одурь возьмет...   -- В довершение всего, кажется, еще гроза собирается, а я ужасно боюсь грома...   -- Что же, это хорошо, если вспрыснет дождичком наших спортсмэнов. Особенно хороши будут мокрые жокеи, которые и без того походять на обезьян. А сколько публики прет на скачки... Кажется, скоро грудных младенцев повезут. Мы будем играть на лошадей Красавина... Интересно.   Когда поезд подходил уже к Царскому Селу, начал накрапывать дождь. Публика бросилась из вагонов с такой стремительностью, точно ее оттуда гнали палками. На платформе произошла настоящая давка, пока пестрая толпа не вытянулась живой полосой по мосткам к кассе. Дамы торопливо раскрывали зонтики и подбирали юбки без всякой надобности. У кассы опять происходила давка, и пришлось подождать. Саханов удивился, когда в толпе заметил Шипидина.   -- Вы-то как сюда попали, человек божий?-- спросил он, здороваясь.   -- А так же, как и вы... Следовательно, нужно было сездить в одно место, к одному человеку, по одному делу.   Глаза Саханова пытливо прищурились, и он спросил:   -- Понимаю, вы были в Павловске у Антипа Ильича?   -- Следовательно, был... Г. Саханов, будьте любезны, передайте Егору Захаровичу, что я его здесь жду. Я сегодня уезжаю...   -- Хорошо, хорошо...   Когда они проходили через турникет, Бачульская издали еще раз раскланялась с Шипидиным и заметила:   -- Какой милый и симпатичный человек... Зачем вы его назвали божьим человеком?   -- А как его иначе назвать? Это его профессия... Интересно знать, зачем он понадобился Красавину... Впрочем, наш уважаемый меценат питает слабость к таким монстрам на постном масле. А вы сегодня, Марина Игнатьевпа, прехорошенькая, и я буду за вами ухаживать...   -- Прикажете принимать это за комплимент?   -- Виноват, от избытка чувств обмолвился, сударыня, -- извегнялся Саханов и, остановив свою даму, показал на площадку между платформой и трибунами, где останавливались свои экипажи:-- Обратите внимание, Марина Игнатьевна, вон на тот английский модный экипаж, который делает круг. Правит лошадьми белокурый господин в цилиндре... Это наш петербургский купец, который торгует пряниками и кислыми щами. Посмотрите, как он подогнал себя под настоящаго англичанина... Нарродец!..   Через буфет, где стеной толпилась публика у "источника", они прошли в трибуны. Саханов раскланивался направо и налево, называя фамилии интересных знакомых.   -- Вон два театральных рецензента, которые грызутся в разных газетах, и публика думает, что они готовы перервать друг другу горло... Один писал о вас и хвалил, значит другой будет ругать. А вон там миллионер... еще миллионер, из Москвы... Тоже конкурренты.   Все трибуны были сплошь набиты пестрой праздничной толпой. Дамы забирались на верхния скамейки, прячась от дождя. Ложи были все заняты, и Саханов долго искал ложу Красавина, пока не догадался, что меценат в соседней членской трибуне. На скаковом кругу было еще пусто, и только направо, где в конце круга стояли конюшни, толпилась кучка конюхов, тренеров и жокеев. Играл казачий оркестр, но музыку плохо было слышно.   Саханов в бинокль отыскал ложу, где у барьера сидела Шура, и, извинившись перед своей дамой, отправился розыскивать Бургардта, чтобы передать ему поручение божьяго человека. Но Бургардта в ложе не оказалось -- там сидели одне дамы, из которых Саханов узнал Ольгу Спиридоновну и мисс Мортон. Нужно было идти в буфет, где Бургардт и оказался. Он сидел за столиком в обществе одного доктора и двух журналистов.   -- Ах, я сейчас...-- спохватился Бургардт.-- Ведь я ему обещал... Вот проклятая память.   Саханов не утерпел и спросил:   -- А зачем этот божий человек ездил к Красавину?   -- Вот уж, батенька, не знаю. Кажется, Красавин сам его приглашал...   Когда Саханов вернулся в трибуны, был уже второй звонок и по скаковому кругу делали пробную проездку два офицера. Бачульская вопросительно посмотрела на своего кавалера, удивляясь, что он не ведет ее в ложу Ольги Спиридоновны, которую она успела высмотреть.   -- Первый заезд совсем пустой...-- сбивчиво обяснял Саханов, что-то соображая про себя.-- Это вроде тех водевилей, которые даются для сезда публики. И приз ничтожный, и лошади неважныя. Странно, что тогда у Бургардта говорили, будто "Ушкуйник" пойдет в Коломягах, а он поставлен в шестом номере здесь. Что нибудь налутал Васяткин...   После маленькаго вступления дождь хлынул разом, так что на время широкое скаковое поле было заслонено живой дождевой сеткой. Шансы игры сразу переменились, потому что по мокрому грунту могли выиграть только очень выносливыя лошади. Первый заезд прошел под дождем, не вызвав особеннаго оживления. Публика приняла сразу какой-то хмурый вид. У Саханова была афиша, размеченная Васяткиным, как знатоком лошадей, и он был рад, что назначенная Васяткиным лошадь проиграла.   -- Вот всегда так, -- резонировал Саханов.-- Все эти, знатоки решительно ничего не понимают. Вы знаете, что жокеи, -- кажется, уж они-то должны знать лошадей!-- всегда проигрывают...   В бинокль Саханов разсмотрел, наконец, Красавина, который сидел в членской беседке наверху. К нему несколько раз подбегал Васяткин, что-то шептал и стремительно исчезал. Вероятно, шла какая-нибудь крупная игра, и он приносил последния конюшенныя новости.   -- Этакой хам! возмутился про себя Саханов, жалея, что не может конкуррировать с этим дураком. Второй и третий заезд прошли тоже вяло. Одна лошадь упала, но ездок остался цел. Публика ахнула и точно осталась недовольна, что все сошло благополучно. Бачульская скучала, проклиная свою податливость. И зачем только она тащилась такую даль? Кругом шел разговор на каком-то тарабарском языке, а она ничего не понимала. Что такое значит: "голова в голову", "в мертвом гите", "шотландская банкетка", "старт", "стипль-чез", и т. д. О лошадях говорили, как о старых знакомых, по именам перечисляя их родословную, взятые призы, ожидающее их будущее и разныя комбинаций отдельных заездов.   Перед началом шестого заезда Саханов вдруг потащил свою даму в ложу Ольги Спиридоновны. Бачульская только теперь поняла, какую глупую роль она разыграла. Саханову, очевидно, нужно было попасть в ложу Красавина, где сидели сейчас дамы, а идти туда без приглашения было неловко, т. е. можно было войти, раскланяться, поболтать и, если не последует приглашения остаться -- скромно удалиться. Другое дело, когда Саханов являлся с своей собственной дамой, тем более, что Красавин благоволил до некоторой степени Бачульской. Красавин теперь сидел в ложе и пришел в ужас, когда увидел Саханова.   -- Боже мой, он преследует меня...-- шепнул меценат Бургардту.-- Уберите его или я сам убегу...   -- Это не совсем удобно, Антип Ильич, -- обяснил Бургардт.-- Если бы он был один, а то с Мариной Игнатьевной. Она, ведь, не виновата...   -- Да, совершенно не виновата...-- упавшим голосом ответил Красавин.   К Бачульской меценат отнесся с особенной любезностью, точно старался вытенить свое неудовольствие по поводу незваннаго гостя. Красавин даже сказал ей какой-то комплимент, что для него было страшным усилием. Бачульская улыбалась заученной театральной улыбкой, а в сущности даже не слыхала, что ей говорил Красавин. Она была вся поглощена присутствием Бургардта и женским чутьем поняла, что он волнуется и чем-то очень недоволен. Впрочем, причина этого недовольства скоро обяснилась, когда Бургардт показал ей глазами на Шуру и сидевшую рядом с ней у барьера мисс Мортон и выразительно пожал плечами.   -- А ведь я умная и все поняла, -- шепнула ему Бачульская, когда все поднялись, чтобы смотреть на скачку "Ушкуйника".-- Ей 

не следовало появляться в 

этом 

обществе и афишировать себя... да?   Он молча пожал ей руку, а потом шепнул:   -- Узнайте ея адрес... Мне неудобно.