Падающие звезды

   Саханов волновался не даром. Ему сегодня решительно не везло. В последний заезд прибежал Васяткин и вызвал его в корридор. По лицу друга Саханов догадался, что дело не ладно.   -- Что случилось, Алексей Иваныч?-- предупредил неловкое начало Саханов.   -- Видишь ли... да... Не хочешь ли сигарку?   -- Убирайся ты к чорту со своими сигарками.   -- Ты не сердись... Я, право, тут ни при чем.   -- Понимаю, понимаю... Красавин пригласил всех обедать, кроме меня?   -- Гм... Прямо он этого не говорил, а только не нащвал твоей фамилии. Может быть, это от разсеянности... Мне кажется, все-таки...   -- ... что будет лучше, если я не пойду с вами?-- добавил Саханов и захохотал.-- О, милый друг, как я понимаю все эти тайны мадридскаго двора... Да мне, собственно говоря, и чорт с ним, с Красавиным. Я давно бы уехал, если бы не приехал с своей дамой... Я должен ее проводить обратно.   Васяткин по безтактности поторопился успокоить друга относительно последняго.   -- Ничего, ее проводит Бургардт... да. Я провожаю Шуру, Ольга Спиридоновна увезет немушку...   -- Отлично, -- согласился Саханов.-- Я даже не вернусь, а ты скажи Марине Игнатьевне, что меня вызвали в Петербург по телефону.   Трудно себе представить то бешенство, которое охватило Саханова, когда он разстался с своим другом Васяткиным. Он слышал, как кровь стучала у него в голове, а перед глазами все сливалось в какую-то мутную полосу. Он остановился в буфете и залпом выпил две больших рюмки водки, повторяя про себя одну фразу:   -- Да, так вы вот как... Очень хорошо!   Все положение дел теперь было ясно, как день, и Саханов скрежетал зубами от ярости, возстановляя в уме всю картину нанесеннаго ему оскорбления. А кто писал в газетах о разных проектах Красавина? Кто ему помогал рекламировать его предприятия, закидывать грязью конкуррентов, вообще -- пользоваться прессой, как общественной силой? А биржа? Отчеты о движении разных бумаг? Походы против банков? Корреспонденции о промышленном оживлении провинции?.. Перебирая все это в уме, Саханов пришел к твердому убеждению, что лично Красавин не мог решительно ничего иметь против него, а что настоящую "выставку" ему устроили его же собственные друзья, т. е. Бургардт и Васяткин. О, это было ясно, как день... Они хотели заполучить мецената только в свои руки и вытолкали его в шею.   -- Человек, рюмку водки...   А кто вывел в свет того же Бургардта? Кто открыл его публике? Он -- Саханов, дурак Саханов, идиот Саханов, который доставал из огня каштаны для своих милых друзей, чтобы они его выгнали потом на улицу, как водовозную клячу.   -- О, они будут меня помнить, негодяи!-- ругался Саханов, шагая по платформе в ожидании поезда в Петербург.-- Нет, я не останусь в долгу...   Когда Васяткин забежал в ложу сообщить дамам приглашение на обед и сообщил на пути, что Саханов вызван по телефону в Петербург, Бургардт и Бачульская только переглянулись между собой.   -- Саханов кончен, -- 

заметил Бургардт.   Обед был устроен в членской беседке. В нем приняли участие какие-то довольно сомнительные скаковые джентльмэны и несколько офицеров. Шура немного стеснялась незнакомаго общества и напрасно старалась решить вопрос, у котораго из офицеров больше миллионов. Ольга Спиридоновна была в своей сфере -- и ее все знали; и она всех знала или слыхала фамилии. Разговор принял почти семейный характер, причем с особенным ударением упоминались фамилии известных кутил, а женщины назывались фамильярно по именам. Одним словом, сошлись свои люди. Был, между прочим, и молоденький офицерик Перцев, которому Ольга Спиридоновна не без кокетства погрозила пальцем и заметила:   -- Почему, Перцев, вы так любите куриный бульон?   Перцев не нашелся, что ему ответить, и даже покраснел.   Ответ он подыскал только на другой день, именно, он должен был ответить так:   -- Потому, уважаемая Ольга Спиридоновна, что из старой курицы, как говорят французы, навар гуще...   Бургардт почти не принимал участия в общем разговоре, потому что, вообще, не любил обедов в полузнакомом обществе. Он даже не обращал внимания на мисс Мортон, которая сидела рядом с Красавиным и с невинной детской улыбкой пожимала под столом мускулистую крепкую руку мецената. Общий разговор, конечно, шел о лошадях и героях и героинях сегодняшняго скакового дня, причем джентльмэны оказались вполне достойными меценатскаго обеда и высказывали массу самых профессиональных подробностей.   -- Боже мой, когда кончится этот дурацкий обед? -- с тоской думал Бургардт, потихоньку глядя на часы,   Ему так хотелось уехать домой, запереться у себя в кабинете, растянуться на диване и обдумать страшную мысль, которая пришла ему давеча в голову, когда неизвестный голос из публики крикнул: "Гейша" кончена!" Почему в самом тоне этого голоса слышались торжествующия ноты? Чему радовался неизвестный джентльмэн? Казалось, естественнее было бы пожалеть выбившуюся из сил несчастную лошадь, которая даже не была в числе фаворитов. И какое это ужасное слово: кончена! Оно напоминало крик римской черни, когда один гладиатор "кончал" другого гладиатора и публика ликовала, как кровожадный зверь. Бургардту припомнились разсуждения Саханова на его вечере о конченом человеке, что относилось, очевидно, к старику Локотникову. Но ведь и всякий другой мог быть таким конченым человеком...   -- Да ведь это ты конченый человек!-- крикнул какой-то внутренний голос.-- Да, ты, Бургардт...   Эта мысль точно придавила его, и ничего другого он больше не понимал. "Кончен! кончен! кончен!" стучало у него в мозгу. Ему начало казаться, что и все другие смотрят на него как-то подозрительно и только из вежливости не говорят прямо в глаза то, о чем думают.   -- Что с вами, Егор Захарыч? -- спрашивала встревоженная Бачульская.-- Вы нездоровы?   -- Потом я все разскажу...   Под конец обед очень оживился, конечно, благодаря главным образом шампанскому. Скромные джентльмэны оказались специалистами в разных видах спорта: один -- велосипедист, побивший какой-то рекорд, другой -- конькобежец, третий -- лыжник и в тоже время гармонист, балалаечник и член яхт-клуба. Одним словом, вся атмосфера постепенно точно насытилась именами и ѳимиамом славы. Все жалели только об одном, что нет какого-то атлета Ѳеди, который мог "выжать" одной рукой весь стол с обедающими. Конечно, это было маленькое преувеличение, но именно поэтому все охотно так и согласились с ним. Особенно оживилась Шура, которая, наконец, могла понимать, о чем говорят. Всех знаменитостей спорта собрал, конечно, Васяткин, который и торжествовал.   -- Я вам покажу весь Петербург, -- говорил он Шуре.-- Да... Я, ведь, тоже спортсмэн, т. е. член всех обществ, где целью служит спорт. Вы, конечно, умеете ездить на велосипеде?   -- Нет...   Шура, краснея, призналась, что ей очень хотелось бы научиться ездить на велосипеде, но у нея нет машины.   -- О, это совершенно пустяки, -- обрадовался Васяткин.-- Мы купим велосипед в разсрочку, или лучше -- я его подарю вам, Шура.   Ольга Спиридоновна была сыта, и действительность для нея заволакивалась каким-то туманом. Ей ужасно хотелось прикурнуть, чтобы освежиться к вечеру, когда она уговорилась быть на музыке в Павловске. Красавин уже несколько раз выразительно смотрел на нее, что в переводе значило: пора ехать пить кофе.   -- От чего же и не напиться кофе?-- думала Ольга Спиридоровна, глядя улыбавшимися глазами на мисс Мортон.   Она припоминала даже расположение комнат в даче Красавина. Да, там была такая хорошенькая утловая комнатка в восточном стиле, -- вот где можно был лихо всхрапнуть. Да, и она когда-то пила кофе на даче Красавина, о чем вспоминала с улыбкой. Некоторыя вещи не повторяются, как нельзя повторить на-заказ счастливый сон... Теперь очередь другим, а она только благородная свидетельница счастливых событий. А Бургардт в ка5их дураках останется...   А Бургардт думал свое. "Кончен, кончен, кончен". Это одно слово давило его, как смертный приговор. Он чувствовал, как все кругом него точно сужается, как вероятно чувствует себя обложенный кругом зверь. Ему хотелось крикнуть, как ему тяжело и больно...