Падение Левиафана

Спящая видит сон, и сновидение уносит ее глубже, ближе к огромности. По всей ее ширине, по всему ее течению вспыхивают искорки, и искорки становятся мыслями там, где прежде мыслей не было. Остается великая медлительность, мягкая и просторная, как ледяной холод и всеобъемлющее море. И медлительность (плывущая так лениво) ерошится и переерошивает себя. Липкость и скользкость, яркость и тьма, движение и движение, потому что в искрящемся субстрате нет истинной неподвижности, и искры становятся разумом. Спящая видит сон, и с ней его видят другие – не просто некто рядом, не просто пузырьки соли, но созданный ими танец. Ей снится танец, и танцу в ответ снится она. Привет-привет-привет.

Когда-то, уже так далеко, что только первые мысли годятся, чтобы об этом думать, оно было таким: шарик посреди «внизу» и раковинка на границе «вверху», а между ними медлительные танцоры и внезапный танец. Смотри-смотри-смотри, шепчут бабушки. Их голоса превращаются в хор, и хор говорит о чем-то еще. Танец желает и проталкивается к краю всего, к кожуре вселенной. Спящая видит во сне танец, и танец видит сон, и его сны становятся вещами, и вещи меняют сны. Желание и страсть желать ломятся дальше и создают новые вещи, чтобы с ними танцевать. Мозг отращивает провода, чтобы придать себе форму, мысли перетекают из субстрата в субстрат, и великое любопытство вращается, создает, вращается и учится. Оно протискивается в жар на дне всего. Оно протискивается в холод наверху и раскалывает свод небес. Холод, твердый верх уступают танцу, и свет, который есть они, встречается со светом, который не они.

Происходит новое. Свет извне. Светлопоющий голос Бога зовет, и зовет, и зовет…

Пинок сзади пробивает насквозь, несет в себе кровь, кость, дыхание. Спящая делает шаг и еще шаг и падает с криком, а бабушки говорят: нет-нет, не надо сюда-сюда, смотри, что будет дальше. Смерть затопляет ее, пустая как темнота и более того, и спящая забывает, хватаясь за брата, который всегда рядом, кроме только когда его нет, когда не здесь, кроме не здесь, а другой здесь щербатым погребальным голосом зовет: «Ничего, это не ты, я тебя удержу».

Она всплывает, обгоняя пузыри. Тепло внизу и позади, в трещинах холода открываются звезды, и с криком она кидается вверх и наружу, из сна, в свое и только свое тело и в смятение рвоты, слез, глубокого обморока, недоступного сновидениям.

Что, черт возьми, это было?

Глава 13. Джим

Амос обмяк, закрыл темные глаза. Челюсть отвисла, губы побелели. В дыру на спине можно было просунуть большой палец. В ту, что на груди, вошло бы два кулака. На фоне его черной плоти бледные кости позвоночника походили на разорванного пополам червяка.

– Надо идти, – сказала откуда-то издалека Тереза. И потянула его за рукав. – Джим, надо идти!

Он повернулся к ней, к сморщенному в нетерпении лицу со свисающими на уши волосами. Рядом беспокойно приплясывала и скулила Ондатра. А может, это он скулил? Он хотел сказать: «Хорошо», – но подступила рвота, он только и успел отвернуться.

«Надо идти, – подумал он. – Давай, соберись!» Он шагнул к Амосу, подсунул руки под колени и под широкие плечи. На Земле Джим бы его не поднял. В трех четвертых g Абассии было тяжело, но терпимо. Мужчина, девочка, собака и труп бежали к «Росинанту». Джим хотел рявкнуть: «Скорей!» – но то, что перехватило горло, когда он увидел порванного пулей Амоса, не давало. Он не оглядывался. Поле зрения сужалось, словно он бежал по медленно сжимающемуся тоннелю. Надо добраться до корабля. Холодая сырость промочила одежду на животе и на бедрах. Ее заливала черная кровь Амоса.

Перед ними открылся люк. Алекс одной рукой сжимал винтовку, другой махал им. Собака добежала первой, с непривычки к гравитации проскочила мимо корпуса. Тереза ухватила ее поперек живота и так полезла по трапу. Джима тянул вниз вес Амоса, но на последних шагах Алекс помог ему. Джим упал на колени, опустил труп на палубу. От тряски на бегу веки приоткрылись, глаза смотрели в никуда. Джим их закрыл.

– Ч-черт, – выдавил Алекс. – Что за черт?

– Стартуй немедленно.

– Хорошо, – кивнул Алекс. – Уложим вас по местам и…

Джим мотнул головой и вышел на связь с Наоми:

– Мы на борту. Поднимай «Роси».

– Вы по местам?

– Нет, так что постарайся не слишком трясти, но отсюда уводи.

Она не спорила. От рева маневровых у него клацнули зубы. Взяв Терезу за плечо, он притянул девочку и крикнул ей в ухо:

– Сунь собаку в амортизатор и сама пристегнись. Не знаю, что будет.

Она ответила невозмутимым взглядом – он его не понял. Она обижена, напугана, пережила шок. Она еще ребенок. Как она выдержала то, что было? Как он это выдержал?

– Он не закреплен, – сказала она.

– Ему все равно. Ступай.

Палуба покачнулась, медленно накренилась: корабль из положения брюхом вниз переходил в стойку на дюзах. Заскулила Ондатра. Тереза взяла ее за ошейник и увела.