Падение Левиафана

Началось с того, что ей объяснили: одновременность – иллюзия. «В одно и то же время» на разных планетах разных систем – это принятая удобства ради условность и годится только потому, что люди обычно движутся куда медленнее световой скорости. И мало того, меры времени сложились исторически. В часе шестьдесят минут, потому что математики древнего Вавилона использовали шестидесятеричную систему. Год – время, за которое Земля совершает полный оборот вокруг Сол, и с этим приходится считаться. Хотя Тереза не бывала на Земле и вряд ли когда будет. Длина года, как и число минут в часе, как ширина сантиметра, как объем литра – вехи, которыми человечество размечает свою историю.

И вот из-за старой планеты чужой системы, которая оказалась примерно в той же позиции относительно своей звезды, в какой была при осаде Лаконии, Терезе Дуарте предстояло проснуться уже не пятнадцати-, а шестнадцатилетней. А из-за скорости вращения той планеты вокруг оси сейчас было раннее утро, и она в своей каюте на «Роси» зависла между сном и бодрствованием.

Среди прочих вещей, которые полюбились ей на «Роси», была произвольная смена дневного и ночного периодов. Если команда выбирала тридцатичасовые сутки, они такими и становились. А выберут смену дня и ночи каждые шесть часов – будет так. В любом случае это их выбор, а для нее возможность иметь выбор была редким чудом. Обрубить концы оказалось просто, и выяснилось, что ей нравится жить без якорей. Свободное плавание ее восхищало. Сейчас, лежа на койке, ощущая, как чуть заметно нарастает гравитация ускорения, она помнила, что кругом прохладные серые стены, подсвеченный огоньком спящего ладонника мрак. А в то же время была на Лаконии, в магазине подержанной техники, из которого открывался несуществующий в реальности выход в ее старую спальню, – и с каждым всплытием в явь и погружением в сон там возникало что-то новое. Сны о новых пространствах: потайных комнатках, тайных ходах, забытых шахтах доставки – обо всем, к чему она привыкла за последние месяцы. Возможно, они что-то символизировали. Она как раз припаивала провод к вакуумному адаптеру, когда сновидение изменилось, качнулось под ней, переключив на другой канал.

Она все еще была в своей каюте, по-прежнему видела реальные стены и огонек ладонника, но поверх протянулись черные спирали, она разглядела их в мельчайших подробностях, каких не допускало настоящее тусклое освещение. Под ее взглядом они как будто свивались и развивались. Волоконца черных нитей тянулись друг к другу, сплетались, создавая новые формы, но оставаясь частями прежних. В этих изменчивых спиралях загорались крошечные голубые искорки, мерцали как светлячки. Ничего прекраснее этой сонной галлюцинации ее мозг и представить не мог. Она целую вечность могла бы, не зная скуки, следить за этими черными спиралями.

Отец стоял рядом с ними, глядел на нее сверху вниз. У него были голубые-голубые глаза – не настоящие. Он улыбался. Тереза зажмурилась, приказывая себе проснуться. Этот сон она смотреть не хотела. Когда она разлепила веки, спирали исчезли, а отец остался. Он выглядел необычно. Волосы длиннее, чем он всегда носил, и при тех же рубашке и брюках, в которые одевал его на Лаконии Келли, – без ботинок.

Она медленно, осторожничая в слабом притяжении, села на койке. Сновидение не растаяло.

– Тереза.

Голос его был как вода для умирающего от жажды. На глаза ей навернулись слезы.

– Отец, – сказала она, и, хотя почувствовала дрожь голосовых связок – значит, почти наверняка заговорила вслух, он не исчез. Она все точнее ощущала себя бодрствующей. Сонливая лень отпускала ее, а образ не гас. До сих пор не погас.

– С днем рождения, – сказал он. – Все будет хорошо.

Она кулаком утерла слезы.

– Пока что плохо, – прошептала она.

– Уладится. Мне нужно еще совсем немного времени, а потом мы будем вместе. Раньше я мечтал слишком мелко. Теперь вижу яснее. И ты тоже увидишь.

Тереза мотнула головой, и тут в дверь резко постучали.

– Ты в приличном виде? – приглушенно прозвучал голос Алекса.

– Да, – ответила она, и дверь приоткрылась.

Еще мгновение ей казалось, что сон и реальность сейчас сойдутся лицом к лицу, но в щелку пролился свет, и отец пропал, как не бывало. Она еще раз утерла глаза, чтобы не видно было, что плакала.

– Привет, – сказал Алекс. – У нас там кое-что есть. Ты голодная?

– Конечно, – отозвалась Тереза. – Через минутку буду.

Алекс, кивнув, отошел, зато в щелке показался нос Ондатры. Собака толкнула створку и заскочила внутрь, чуть не улетев к потолку. Глаза ее заметались по комнате, будто что-то искали, и она тихонько заскулила.

– Ничего-ничего, старушка, – сказала ей Тереза. – Все прекрасно.