Падение Рима

Беркут Ислоя, выбрав матерого, кажется, не рассчитал в себе силы. Настигнув зверя, он хотел было вцепиться в него когтями, но опытный волк увернулся от них и успел даже куснуть птицу за крыло, правда, не причинив никакого вреда; лишь вырвал перо и стремглав помчался снова к тому месту, где стояли, отпустив борзых, Орест и Эллак. Зверь наскочил на них неожиданно, но, не раздумывая, в страшном оскале, с дикими горящими глазами, прыгнул на Ореста; тут-то и сработала реакция хорошо подготовленного воина, не важно, что он исполнял обязанности писца и казначея, но как боец тренировался постоянно... Перед лицом Ореста — и он это запомнил на всю жизнь! — возникли яростные, не знающие пощады звериные глаза и жуткие волчью клыки, но Орест успел, когда волк оказался на взлёте, погрузить в его мягкое брюхо меч, с которым воин не расстаётся никогда. Клыки зверя лишь царапнули подбородок охотника, и матёрый, упав на землю, вскоре затих, обливаясь кровью.

Охота прошла удачно: не пострадали ни один холзан, ни одна восточная борзая. Убитых волков оказалось пять, вместе с матерым, которого завалил германец Орест. Довольны остались все; Аттила подъехал к Эллаку, взял его ладонью за щёку, как на свадьбе, и ласково подёргал, как бы хваля сына за то, что он вёл себя на охоте хорошо и правильно...

Волчьи туши свалили в специальную повозку, которая сопровождала охотников от самых юрт становища; иначе пришлось бы тела зверей перекидывать через сёдла и тем самым пугать лошадей. Ибо лошадь боится даже мёртвого волка, чуя его запах.

Повозка направилась в сторону каменных пещер, справа от неё ехали Аттила и Орест, слева — все остальные; тургауды рысили позади, так велел повелитель.

Когда из каменного огромного разлома с диким рёвом выскочил пещерный бык, может быть, раздражённый и разъярённый запахом волчьей крови, стекающей с туш, и ринулся в бешенстве, нагнув огромную башку с острыми рогами, на лошадь повелителя, то только один из телохранителей сумел хоть что-то мгновенно предпринять, а именно: он плёткой огрел по крупу своего коня и тот прыгнул вперёд, чуть не наскочив на жеребца Ореста.

Жеребец прянул вбок, и поэтому германец лишь краем глаза заметил, как исказилось яростью лицо Аттилы, на котором явственно обозначился оскал, какой Орест недавно видел у матерого волка: теперь германец сколько угодно мог утверждать, что у Аттилы вместо зубов проступили самые настоящие клыки... Пущенное повелителем с огромной силой копьё ударило в могучую шею быка в тот самый момент, когда голова его поравнялась со стволом вековечного дуба: копьё пробило шею и глубоко вошло в толстое дерево... Бык захрапел и как-то неудобно, запутываясь тремя ногами, стал оседать задом на землю, а четвёртой, передней, так сильно ударил острым копытом по толстому скрученному корню, что пересёк его.

Аттила, даже не взглянув на пещерного быка, бросил оказавшимся рядом тургауду и Оресту:

— Я поскакал, а вы привезите моё копьё.

К Оресту и тургауду подъехал Эллак. Они слезли с коней. Подошли к стволу дуба, к которому приколот был дикий бык, вернее, его голова, с морды которой всё ещё стекала кровавая пена.

Орест потянул за копьё, но оно не поддалось. На помощь пришёл сильный, судя по телосложению, телохранитель; вдвоём они снова потянули за древко, но оно лишь хрустнуло. Боясь сломать его, а они понимали, что это не просто копьё, а копьё повелителя Аттилы, решили вначале отделить шею быка от туловища. Всем троим пришлось попотеть прежде, чем они это сделали... Мечи вложили в ножны.

Если туловище как-то давило на воткнутое копьё, то освобождённое от основной тяжести, оно должно теперь выдернуться... Да не тут-то было! Начади обрезать вокруг древка мясо, измазались кровью, словно чёрные ночные мангусы, которые прилетают в табун пить из жил лошадей питательную для них жидкость...

Стали раскачивать опять копьё: снова оно в месте его соприкосновения с дубом хрустнуло. Тронь ещё — и сломается.

   — Ладно, я обо всём скажу отцу сам, — заявил Эллак.

Так и осталось в дубе том вековечном копьё Аттилы.

За тушей дикого пещерного быка вернулась повозка, а затем его принесли в жертву богу Пуру.

После хорошей охоты, будто бы для того, чтобы её отметить, собрались, даже не переодеваясь, в юрте Аттилы. Повелитель велел подать мёд и особый напиток — кам, но не хмельной.

   — Может быть, что покрепче? — спросил повелитель на правах радушного хозяина: — Вино, кумыс?

Собравшиеся хмельное отвергли: знали, что дело будет решаться очень важное, ибо о посещении гонца из становища Бледы уже были наслышаны...