Падение Рима

По правую руку от Аттилы сидел сармат Огинисий, бородатый, с соломенными на голове волосами, с серыми, как у холзана, глазами и спокойно лежащими на коленях руками; по левую — Ислой, коренастый, как все гунны, с мощной шеей и затылком, без бороды, но с усами, концы которых были низко опущены. Рядом с ним находился скиф Эдикон, улыбчивый и такой же нетерпеливый, как Ислой, но Аттила их любил, ибо в бою они преображались: становились такими же спокойными и рассудительными, как Огинисий. А храбрость, сообразительность и мужество лежали в основе всего их существа.

Потом подошли Орест и Эллак. Эллак вызвал дружный смех сообщением о том, что они втроём так и не смогли выдернуть из дуба копьё повелителя...

   — Жаль... Доброе было копьё, — улыбаясь, сказал Аттила. — Ну да ладно, пусть оно так и торчит из дерева.

Затем он поведал об озабоченности старейшин брата, собственно, о том, что он говорил вчера своему казначею и секретарю.

   — Надо навестить становище Бледы... И на месте принять решение, — предложил Ислой.

   — Решение мы должны принять здесь! — отрубил Огинисий.

Предложение сармата Аттиле понравилось.

   — Можно я скажу, — поднял руку ладонью кверху скиф Эдикон. — Идти к Бледе только с охраной, думаю, нельзя. Мы должны понимать, если у старейшин заговор сорвётся, он встретит нас мечами и стрелами... Поэтому нужно идти в его становище во всеоружии. Посылай мой Тюмень, повелитель. Я готов...

   — Ия готов! — вскочил на ноги гунн Ислой.

   — Ну что ж... Эдикон и Ислой, вы и поведёте два тюменя... Останьтесь. Я поделюсь с вами кое-какими соображениями и укажу на то, что делать... А остальные — свободны. Благодарю за охоту!

Потом, оставшись один, Аттила подумал: «Вот о каком знатном гунне в гробу говорил мне святой епископ Анувий...»

Через день походные колонны вступили на мост через Тизию, уже вновь восстановленный по приказу Аттилы. Эдикон, зная об истории с подпилом свай, подумал: «Все приближённые вначале удивились той жестокости, с которой повелитель поступил с самыми верными ему людьми — Таншихаем и Хелькалом... Теперь я понимаю, почему он так поступил... Убейся до смерти Бледа, не было бы потеряно столько времени, за которое Аттила как единоличный правитель смог бы ещё больше того сделать. Хотя за это время он и так много преуспел... К тому же не было бы и этого похода, который не знамо как ещё закончится... И значительно не расходовались бы на него...»

Как всегда, провожал воинов Ушулу. Но на этот раз он не смеялся, а был очень серьёзным; бежал вослед им и пел две лишь строчки из не до конца сочинённой им песни, в которых выражалась просьба:

Привезите ко мне белокурую женскую голову,Я её при луне буду нежно ласкать...

   — Это о чём он? — спросил молодой конник старого десятника.

   — Да талагай... Чего с него возьмёшь?! Поёт, дурачится... Тьфу, какая-то женская голова... Белокурая... Придумает же!

А ведь голову Валадамарки, отрубленную Ислоем, чтобы показать её Аттиле, повезёт обратно как раз сам десятник... И молодой воин напомнит старому: «Вот о какой белокурой голове шла речь в песне придурка... Только на самом деле придурок ли он, Ушулу?.. Другие, может быть, и подураче его будут...»

Молодой воин присутствовал на свадьбе Аттилы, которая проходила на дальнем становище, и любовался сидящей за столом красавицей-германкой.

   — Ты бы видел её в последнее время... — ответил на это десятник. — Она много пила вместе с Бледой, растолстела, лицо её стало как квашня... Поэтому Аттила приказал обезглавить и Валадамарку.

Возвращаясь, везли голову и самого Бледы: её отрубили сами заговорщики-старейшины ещё до прихода войск Аттилы и поставили возле юрты своего бывшего правителя два шеста с натянутой на них овчиной, выкрашенной в красную краску.

Целой и Эдикон, завидев этот знак, очень обрадовались, значит, отпадала необходимость в каком бы то ни было сражении, значит, всё обошлось мирно... Ненавидели Бледу многие.

Таким образом Аттила в 445 году стал полновластным правителем всех гуннов. Тогда-то он и начал отращивать бородку...

А через несколько недель произошло знаменательное событие, повлиявшее на самомнение и не без того уже высокомерного единоличного правителя не только степи, но и всего левобережного Истра, а также земель, которые почти доходили до крепостных стен Константинополя.

Историк Иордан, воздавая дань его организаторскому и военному таланту, пишет, что Аттила «был мужем, рождённым на свет для потрясения народов, ужасом всех стран, который, неведомо по какому жребию, наводил на всё трепет, широко известный повсюду страшным о нём представлением... Любитель войны, сам он был умерен на руку, очень силён здравомыслием, доступен просящим и милостив к тем, кому однажды доверился. Хотя по самой природе своей всегда отличался самонадеянностью, но она возросла в нём ещё...»

А возросла вот отчего.