Падение с яблони

В моих мечтах лишь ты носилась,Твой взор так сладостно горел,Что вся душа к тебе стремиласьИ каждый вздох к тебе летел.Но только утро засияло,Угасли милые черты.О, как меня ты целовала,С какой тоской смотрела ты!..1771 г.

Ровно двести лет – и ничего не изменилось!

Правда, не знаю, как у Гете, но у меня эта радость с первой же минуты перемешалась с ложью. Только сейчас, спустя полгода, я начал это понимать. Тогда – ничего не понимал.

Вечером был в лагере как штык. Друзья уже околачивались там. Окружили меня плотным кольцом и затребовали порнографических подробностей. Конечно, в другое время я бы с радостью потешил их. Но сейчас почему-то они меня раздражали. Я молчал. Костер бесился. Он почему-то считал себя вправе задавать мне вопросы. Потом протрубили отбой, и я сказал:

– Короче так, пацаны, спичек у меня нет, сигарет тоже. Если кто захочет узнать время, пусть идет домой и спрашивает его у мамочки.

Они смотрели на меня как на живого бога.

Да, я и в самом деле в тот момент был на вершине. Затем начался спуск…

Она пришла радостная, свежая, пахнущая. И бросилась мне на грудь. Она целовала меня и говорила о том, как бесконечно тянулся день, как она скучала, думая обо мне, как не находила места. Я впитывал ее слова. И не верил, что все это происходит со мной. Из меня в ответ полились бы целые реки, если бы я умел говорить.

Я просмотрел кусты, отфильтровал посторонние звуки, убедился, что за нами нет хвостов. И лишь потом мы улеглись на сухую траву под альковом акаций.

За несколько часов мы измяли мой новенький пиджак и нацеловались до одури. Потом лежали на спине и наблюдали, как любопытная луна пытается пролезть к нам сквозь ветви. И было так хорошо, как будто весь мир вместе с этой луной уже принадлежал нам. Не помню я в жизни своей такого сказочного состояния.

Но вместо того, чтобы полнее окунуться в это «хорошо», я почему-то вспомнил своих друзей. И состояние мое перевернулось. Потом черт подогнал всякие мысли. Вспомнилась горьковская Изергиль, которая в молодости бросила парня за то, что он ничего не мог, кроме как целоваться. Потом вообще полезла в голову муть. На секунду даже показалось, что луна издевательски мне усмехнулась.

Я повернулся к Валентине и стал приставать к ней. Тычусь в грудь, мурлычу что-то и сам не могу понять что. Но руки определенно лезут под юбку.

Она насторожилась. И спросила:

– Что ты хочешь, Валечка?

Я промычал:

– Ну-у… М-м-м… Это самое… М-м-м… Сама понимаешь… Ты женщина… Я мужчина… Ну-у, в общем, это самое…

Она прикинулась девочкой:

– Что такое? Что тебе хочется?

Такого непонимания, конечно, я не ожидал. И очень смутился. И залепил ей нечто, чего нарочно никогда бы не придумал.

– У меня к тебе возбуждение, – говорю. – Мне надо на тебе полежать.

Она захихикала. Потом сказала:

– Ты пойди пописай, и все пройдет.

Это было хуже, чем обозвать ребенком. Так что я сел и надулся.

А она, довольная своим остроумием, принялась поправлять мой пиджак, чтобы удобней улечься. И вдруг совершенно нагло вынимает из моего кармана мой комсомольский билет! Я получил его в мае и с тех пор с ним не расставался.

Она обрадовалась:

– О, документик! Сейчас мы узнаем, сколько тебе лет. И можно ли тебе лежать на женщине?

Раскрывает билет и приглядывается.

Я быстро выхватил его и спрятал.

– Что такое? – удивилась она. – Почему ты не хочешь, чтобы я посмотрела?

– Все равно ничего не видно, – говорю. – А вообще-то, комсомольский билет нельзя давать в чужие руки, – добавляю и сам чувствую, какую ахинею несу!

И от этого уже становлюсь сам не свой. В голове творится какое-то замыкание. Сейчас она узнает, что я – это не я, к тому же еще и молокосос! И тогда уже точно отправит на горшок.

Однако Валентина ничуть не огорчилась. Немного помолчала, побуравила меня глазами и сказала:

– Ну хорошо, не нужен мне твой билет. Тебе, наверное, только четырнадцать исполнилось…

– Почему это четырнадцать?!

Я хотел возмутиться, но вовремя остановился, решил держаться достойно зрелого возраста. И замолчал совсем.

Минуту она покряхтела и вдруг сказала ласково:

– Послушай, Валечка, мне все равно, сколько тебе лет. Главное, ты хороший мальчик, ты мне нравишься… Ну не дуйся, будь мужчиной!

И поцеловала меня в губы.

– Ты моя прелесть, – говорит. – Хорошенький.

Никакой логики у этих женщин. Теперь ей захотелось, чтобы я был мужчиной! Ну и я, конечно, ожил. Внаглую полез к ней, полез… Она нашлепала меня по рукам. Сказала, что я баловник и что ничего у меня не выйдет. Но, как настоящего мужчину, меня это только подстегнуло.

И тогда она залепила:

– Вот сначала женись на мне, а потом хоть ложкой хлебай!

Я с минуту посидел в покое, пошевелил мозгами, отчего в волосах моих возникло какое-то движение. Но здравая мысль так и не явилась. Совершенно непонятно к чему вдруг вспомнился немецкий язык.

– Ауфвидерзеен! – сказал я и вскочил. – Мы с тобой слишком разные люди!..