Падение Стоуна

Верно, если южноафриканские боны рухнут, французские институты потеряют много. Но гораздо, гораздо меньше, чем английские. Изо всех бонов, продававшихся за последнее десятилетие, с тех пор как «Барингс» открыл Южную Америку, облигации по меньшей мере на половину от суммы были проданы в Англии, остальное пришлось распространить на Европу и Северную Америку. Хотя я не мог вспомнить точные цифры, было очевидно, что на рынках это вызовет панику, которая станет распространяться волнами. Но ничего такого, с чем Сити не справился бы. Крах американских железных дорог нанес не менее тяжелый удар, но был преодолен без особых трудностей. А тут последствия скажутся по всему Континенту. Зачем банкам без необходимости сговариваться об искусственном вызывании потерь в ущерб себе же? Как сказал мсье Юбер, есть много более разумных способов уйти с рынка, если боишься, что приближаешься к его пику. Но обрушивать его тогда, когда сам попадешь под удар, глупо — по меньшей мере.

Но ему больше нечего было мне сообщить. Свои интересы он ограничивал бонами и облигациями, лошадьми и любовницей. Он не мог ни назвать причин, ни предложить гипотез. К догадкам он был не склонен. В конечном итоге я даже проникся восхищением к его пустячным грешкам. Они доказывали, что он не вполне автомат. Где-то в нем прятался маленький бесенок, понукавший его переступить черту, и после многих лет он сдался. Я очень надеялся, что он получает удовольствие, так как он плохо это умел. Рано или поздно его выведут на чистую воду, и его мирок рухнет.

— Спасибо, — сказал я, когда стало очевидно, что я истощил его познания. — Видите, вы не сказали мне ничего особо опасного. Это мелкое прегрешение в сравнении с вашими прочими. И останется много более тайным, чем они.

— О чем это вы? — с дурным предчувствуем спросил он.

— Просто о том, что, если я смог разузнать без особого труда, смогут и другие. И разузнают.

Я поклонился и ушел, оставив его смотреть мне вслед. Рад сказать (в каком причудливом мирке безнравственности я стал жить!), что мсье Юбер внял моему предостережению. Всех подробностей я не узнал, но очевидно, что все свои весьма значительные таланты он употребил на то, чтобы в течение следующего года присвоить много большие суммы. Когда банк наконец обнаружил, что счета не совсем таковы, как следовало бы, мсье Юбер уехал в Буэнос-Айрес и исчез навсегда.

Мне предстояло над многим поломать голову, а думается мне лучше всего на ходу. Поэтому я пошел через Булонский лес назад в Париж и дальше, через все сокращающиеся поля и убогие домишки, составляющие еще дальнюю западную окраину города, пока не решил отдохнуть в кафе. Там я сидел среди смеха и дыма, размышляя над рассказанным мсье Юбером. Несомненно, я извещу «Барингс». Со слов мсье Юбера выходило, что банк уже, возможно, знает, но еще не понимает, с трудностями какого порядка ему предстоит столкнуться.

Но я по-прежнему не мог найти смысл. Банки словно бы действовали заодно, но вели себя как отъявленные любители — почти так, будто хотели выбросить на ветер собственные деньги. Если на мгновение допустить, что банкиры не сущие кретины (что порой большое искушение в случае банковских служащих, но редко бывает с высокопоставленными среди них), на то должна быть причина. Но что это может быть за причина? «Барингс» выпускает заем, половину которого забирают в Англию, и у него остается два с половиной миллиона фунтов стерлингов для размещения на внешних рынках. Кое-что, без сомнения, продастся. Так, предположим, дефицит в два миллиона. Гигантская сумма. И доставит немало трудностей, поскольку «Барингс» явно не способен покрыть ее из собственных ресурсов. Но подобное уже случалось прежде, пусть и не в таком масштабе. На крайний случай есть Английский банк, который ссудит «Барингсу» золото из своих запасов. Безусловно, «Барингс» за это дорого заплатит, зато устоит. Его репутация ловкого маневрирования понесет урон, зато его титаническая мощь будет продемонстрирована всему миру. Единственным результатом станет то, что все потеряют огромные суммы. Какой в этом смысл?

Две большие кружки пива не приблизили меня к ответу, поэтому я продолжил прогулку. Она доставила мне удовольствие: та часть Парижа, которую пересекает авеню де ля-Гран-Армэ, за последние десять лет или около того стала гораздо безотраднее. Тогда это был очень пестрый квартал, где, скажем, огромный жилой дом с одного боку обрамлял коровий выпас, чтобы снабжать город молоком, а с другого ютилась мастерская каменщика или еще какая-нибудь мелкая лавочка. Вокруг высоких, в шесть этажей, зданий притулились одноэтажные хибары рабочих, которые еще не успели смести застройщики. Один пустырь обжил цыганский табор, другой — мюзик-холл под открытым небом, а между ними — модная, поразительно уродливая церковь, выглядевшая отчаявшейся и заброшенной, хотя и была с иголочки новой.