Падение Царьграда. Последние дни Иерусалима

Служба совершалась патриархом. Патриарх прошел в алтарь и вернулся с чашей со Святыми Дарами. Все в церкви, не исключая императора, преклонили колени. Патриарх приблизился к Константину и причастил его, а затем отворили решетку, и должно было начаться приобщение всех верующих, но никто из присутствующих не двинулся вперед, а в толпе раздался голос:

— Мы приглашены сюда, святой отец, для причастия, но многие из нас считают грехом приобщаться опресноками.

Патриарх ничего не отвечал, а громко произнес:

— Со страхом Божиим и верою приступите!

В эту минуту в церкви поднялся страшный шум, и вся толпа, стоявшая на коленях, внезапно поднялась, наполняя своды громким ропотом.

Несмотря на свою старость и слабость, патриарх отличался силой воли. Он не дрогнул, спокойно посмотрел вокруг себя и вернулся на свое место. Потом он послал в алтарь одного из церковных слуг, и когда тот принес простую рясу, то он надел ее сверх своего золотого облачения. В этом виде он подошел к открытой решетке и обвел взглядом всех присутствующих; ясно было, что он считал перерыв службы святотатством, а потому хоть внешними признаками хотел отстраниться от участия в этом грехе.

— Я слышал, что сказал монах, осмелившийся поднять голос из церкви, — произнес он твердо, решительно, — и, с Божией помощью, отвечу ему. Но прежде всего я замечу, что хотя нас разделяют некоторые догматы и обряды, но в основах нашей веры мы не расходимся. Одной из этих основ служит вера в пресуществление хлеба и вина в Пречистое Тело и Кровь Спасителя. Против этого ведь никто не спорит?

Патриарх умолк, но никто ему не возражал.

— Я знаю, что все в этом согласны, — продолжал он, — а потому, если кто-либо из нас ощущает теперь нечестивое желание нарушить святость храма Божия спорами и распрями, то пусть помнит одно, что среди нас — Христос, Спаситель в плоти и крови.

Говоря это, старец торжественно указал на чашу со Святыми Дарами.

Во многих местах церкви послышались громкие возгласы:

— Слава Тебе, Господи, слава Тебе!

— Теперь, — произнес снова патриарх, — я отвечу на замечание монаха. Да, в этой чаше опреснок, но разве он не пресуществился в пречистое Тело Господне?

— Да, да! — послышалось в толпе, но тотчас эти крики были заглушены более многочисленными:

— Нет! Нет!

Смятение все увеличивалось, и тогда император, подойдя к патриарху, шепотом сказал ему:

— Дело дойдет до драки, святой отец.

— Не бойся, сын мой, Господь сумеет отделить пшеницу от плевел.

— Но кровь неповинных ляжет на мою совесть. Не вынести ли панагию?

— Нет, рано, — отвечал упорный старец, — не забывай, что это греки, и надо дать им время поспорить и покричать. Еще рано, и они всегда успеют раскаяться в своем заблуждении.

Константин вернулся на свое место и стал оттуда следить за всем, что происходило в церкви.

Шум и гвалт дошли до того, что все присутствующие казались пьяными. Они разделились на два лагеря: одни укоряли нарушителей священного обряда, а другие призывали анафему на желавших приобщить православную паству католическими опресноками. Все одинаково кричали, махали руками и сжимали кулаки, одним словом, эта сцена была чисто византийская, немыслимая ни для какого другого народа.

Мало-помалу волнение перешло и на хоры, но женщины оказались исключительно сторонниками греческой партии, и они во весь голос стали кричать, забывая всякое приличие:

— Аземит! Аземит!..

Княжна Ирина, облокотившись на балюстраду, со страхом смотрела вниз.

Случайно ее глаза остановились на высокой фигуре Сергия, стоявшего у самой решетки перед алтарем.

Наконец патриарх уступил, и по знаку императора сначала раздалось громкое пение: «Свят! Свят! Свят!

Господь Бог Саваоф!» — а затем из алтаря появилась неожиданная процессия. Впереди шли мальчики с зажженными свечами, а затем церковнослужители в белых одеждах, с кадилами в руках; позади же двое монахов несли широкую хоругвь на золотом древке, с золотой бахромой и многочисленными венками из цветов.

При виде хоругви, на которой, несмотря на ее ветхость, ясно виднелся лик Богородицы, император, патриарх и все находившиеся за решеткой упали на колени. Люди, несшие хоругвь, остановились у входа за решетку и водрузили ее там.

Во всей церкви раздались крики:

— Панагия! Панагия!.. Пресвятая дева! Покровительница Константинополя! Среди нас не только Господь Иисус Христос, но и Пресвятая Богородица. Достойно есть, яко воистину, блажити Тя, Богородицу!

Вся толпа, забыв распри, бросилась к решетке и преклонила колени.

Когда Панагию водрузили, то Сергий случайно оказался под самыми ее кистями и невольно сосредоточил на себе внимание всей коленопреклоненной толпы, тем более что голова его была обнажена, волосы ниспадали широкой волной на плечи, а лицо вдохновенно сияло под лучами солнца.

В эту минуту Сергий взглянул на княжну Ирину; она, как бы наэлектризованная, поднялась со своего места и махнула ему рукой.