Падре Агостино

— Это — не проповдь, а простая „свтская рчь“, — говорилъ онъ — онъ не вставилъ въ свои слова ни одного текста, а цитировалъ Стеккети и Джусти упоминалъ о Ломброзо… Что же это за проповдь? Но сознаюсь, что посл Гамбетты я не слыхалъ такого увлекательнаго оратора. Этотъ скромный приступъ, этотъ величавый эпическій тонъ, — и вдругъ, какъ изъ жерла Везувія, громовый взрывъ пламеннйшаго лиризма, ракеты жгучихъ сарказмовъ… чисто гамбеттовскій пріемъ. При томъ, — что за дивный голосъ!

Зато, вернувшись домой, я засталъ синьора Альфредо съ красными глазами.

Рядомъ съ портретомъ Гарибальди добрякъ повсилъ уже портретъ Монтефельтро

— Ну, что? — спросилъ я его, — какъ?

— Morir per quest'uomo!!! [3]

— получилъ я короткій отвтъ.

Но черезъ минуту Сбольджи, что называется, прорвало начались возгласы изумленія, восхищенія и въ заключеніе, даже слезы.

— Однако, онъ васъ не похвалилъ! — возразилъ я Альфредо.

— Не стоимъ того — вотъ и не похвалилъ, возразилъ, въ свою очередь, Альфредо, очень серьезнымъ тономъ. Онъ иметъ право судить о порокахъ? онъ святой человкъ Вы знаете отчего онъ пошелъ въ монахи? У него умерли въ два дня жена и трое дтей… милыя бдныя малютки!. Онъ заперся въ монастыр, но скоро увидалъ, что наши монахи — дармоды, и не захотлъ сидть на народной ше сталь служить стран словомъ и дломъ. Вы слышали, какія загвоздки подпускалъ онъ нашимъ клерикаламъ? И онъ хоть бранится а любить насъ. Какъ онъ возставалъ сегодня на наши порядки, — а первый подписался на петиціи о помилованіи Изидоро Стаджи и самъ повезъ ее королю.

Изидоро быль отличный, только черезчуръ уже вспыльчивый малый, водовозъ имвшій несчастіе спьяну подраться въ таверн изъ-за какой-то двченки и зарзать своего товарища.

— Теперь въ квартир у padre не пройти отъ простого народа — вс къ нему кто за совтомъ, кто за помощью. И онъ со всми бесдуетъ, никому нтъ отказа… Онъ могъ бы разбогатть отъ своихъ проповдей — ему платятъ, какъ тенору, а у него никогда ни гроша нтъ? зато ни одинъ бднякъ не уйдетъ отъ него безъ подаянія.

На другой день я, вызжая изъ Флоренціи, встртилъ Padre Agostino на людной Via Calzaiuol съ однимъ изъ Tortogna — членомъ важнйшей флорентийской фамиліи нобилей… Какой-то носильщикъ вжливо поклонился патеру и остался съ непокрытой головой, т. е. сдлалъ знакъ что желаетъ говорить.

Монтефельтро остановился, и между ними завязался живой и фамильярный разговоръ Тортонья терпливо дожидался. Фаэтонъ мой повернулъ на Palazzo Vecchio, и интересная группа исчезла изъ моихъ глазъ. Такъ Агостино и остался въ моей памяти — между аристократомъ и оборванцемъ какъ истый представитель религіи Того. Чье ученіе пыталось сблизить между собою во имя любви и грядущаго классы, разъединенные правомъ и исторіей прошлаго.

1888.