Палач Рима

Легионеры чинили и чистили снаряжение, наводили порядок в лагере. Но это все были мирные дела, и спустя какое-то время Веспасиан заскучал. Ему недоставало волнения, риска, крови военных действий, которые он успел изведать в первые месяцы своего пребывания во Фракии. Но войны закончились, и никакие смотры и парады, никакие учения не могли заменить собой то, что он испытал на полях сражений.

Из развлечений ему оставались разве только пиры во дворце в обществе царицы Трифены и заезжих римских вельмож, что вскоре начало сказываться на его талии. Все его попытки выяснить у них, — будь то царица или ее гости, — что нового в Риме, заканчивались туманными отговорками. Даже здесь, вдали от столицы, люди не желали говорить начистоту, ограничиваясь словами о том, что обстановка в городе напряженная. Сеян по-прежнему оставался префектом претория и был в фаворе у Тиберия, который предпочитал уединенную жизнь на Капри. То, как его патронессе Антонии — учитывая борьбу, которую она вела с Сеяном, — удавалось поддерживать в Риме видимость законности и порядка, оставалось для Веспасиана загадкой.

Пойманный, словно в ловушку, постылой службой в далекой стране, лишь номинально считавшейся частью империи, Веспасиан чувствовал себя чем-то вроде одинокой фишки, забытой на краю игральной доски. С каким удовольствием он вернулся бы в Рим! Там он вновь поступил бы на службу к Антонии и благодаря ее покровительству его карьера быстро пошла бы вверх. Здесь же ему ничего не оставалось, как киснуть от скуки.

Впрочем, затянувшееся пребывание во Фракии имело одно положительное последствие: он научился бегло говорить по-гречески, что здесь, на Востоке, существенно облегчает жизнь. Кроме того, он овладел местным диалектом, фракийским, правда, не столько по необходимости, сколько для собственного удовольствия. Охота — единственное, что наполняло его возбуждением и радостью, но сегодняшнее утро, похоже, принесло лишь разочарование.

Охваченный яростью, Веспасиан выпустил стрелу в поверженное животное. Та впилась оленю в шею, пригвоздив его к мерзлой земле. Веспасиан тотчас мысленно отругал себя за этот мальчишеский поступок. Как охотник, он должен был воздать оленю почести, ведь тот на протяжении нескольких часов упорно пытался уйти от него. Проложив себе путь сквозь подлесок. Веспасиан опустился на одно колено рядом с мертвым оленем и, пробормотав дежурную молитву богине охоты Диане. достал нож и принялся потрошить еще теплую тушу. При этом он утешал себя тем, что четыре года, проведенные в армии, наконец позади. Март подходит к концу, и с окончанием зимы возобновится судоходство. Вскоре в лагерь прибудет его замена, а сам он вернется в Рим, где его ждет продвижение по службе, например, пост младшего помощника магистрата, одного из Двадцати Мужей, а также, что немаловажно, встреча с личным секретарем Антонии, рабыней по имени Ценис. Веспасиан продолжал свежевать оленя, но перед его внутренним взором продолжала стоять Ценис — нежные, сочные губы, горящие голубые глаза, полные любви и горя, когда она пришла попрощаться с ним, ее гибкое тело в тусклом свете масляной лампы в тот единственный раз, когда они вместе провели ночь. Как он мечтал вновь заключить ее в объятия! Как ему хотелось вдыхать ее запах, ощущать вкус ее губ, владеть ее телом. Но разве такое возможно? Она все еще была рабыней и согласно закону могла быть отпущена на свободу лишь после тридцати лет. Понимая всю тщетность своих мечтаний, Веспасиан несколько раз с силой вогнал лезвие ножа в плоть мертвого животного. Но даже будь Ценис отпущена на свободу, он все равно не сможет взять ее в жены, как когда-то о том наивно мечтал, когда ему было шестнадцать. Человек его положения никогда не возьмет в жены вольноотпущенницу. Правда, ничто не мешает ему держать ее в доме в качестве любовницы. Но с другой стороны, как к этому отнеслась бы та, которую он сделал бы своей законной супругой? Вряд ли она согласилась бы делить его с другой женщиной. С этими мыслями Веспасиан вытащил из туши остатки внутренностей.

— За это время, господин, что я сижу здесь, я мог бы выпустить тебе в спину дюжину стрел, — раздался за его спиной чей-то голос.

Веспасиан вздрогнул и обернулся, причем так резко, что порезал большой палец. Примерно в двадцати шагах перед ним верхом на коне сидел Магн и, осклабившись, целился в него из лука.

— Ты меня напугал, приятель, — с досадой воскликнул Веспасиан и тряхнул порезанной рукой.

— Представляю, как бы ты испугался, будь на моем месте фракийский мятежник. Вот уже кто давно бы выпустил стрелу тебе в задницу.

— Но ты — не он, и стрелы ты не выпустил, — надменно ответил Веспасиан, приходя в себя, и, припав губами к порезу, втянул в себя смесь собственной крови и крови оленя. — И вообще, зачем тебе было подкрадываться ко мне?