Палачи и придурки

Он шел по старинной, уставленной бывшими богатыми особняками улице и думал: куда? Шел, машинально переставляя ноги. Решительное сегодняшнее дело отодвигалось опять на две недели, а может, и больше, отодвигалась и надежда. И разочарование тоже. Одним словом, оставалась в его жизни еще щель, куда он мог просунуть голову, заглянуть, а там уж...

А там уж предчувствовалась дух захватывающая неизвестность. Да, неизвестность. Аркадий Семенович дошел до самого края Старинной улицы, уперся взглядом в зеленый с белым, весь в завитушках особняк. Теперь перед ним пролегала перпендикулярная улица, и нужно было поворачивать либо направо, либо налево.

Он подумал и повернул направо.

— Ох, тяжко! О-ох! — произнес кто-то совсем рядом.

Оглянулся по сторонам Аркадий Семенович — никого вокруг, но голос-то не из воздуха был — материальный, вроде бы даже каменный. В недоумении озирался он — что за черт! Странные вещи происходят сегодня! Заглянул под арку дома — нет ли там кого. И окна все ближайшие обшарил глазами — может, там кто-то страдает. Никого, однако, не было.

— Ох, ох, тяжко! — послышалось опять.

Остановился Аркадий Семенович и внимательно все вокруг исследовал. И догадался. Невероятно, но происходило следующее: низко над тротуаром нависал тяжелый массивный балкон, центральной своей частью опиравшийся на двух атлантов — атланты, изогнувшись назад, упершись в каменные тумбы ногами, держали его на своих мускулистых грудях из последних, казалось, сил. Лица их, повернутые к проезжей части, искажены были страданием. Краями же своими балкон лежал на плечах двух горько плачущих кариатид. Так вот: охал и стонал один из атлантов.

— Что вы, Киселев, все хнычете! — повернул к нему страдальческое лицо другой атлант. — Хнычете и хнычете! Надоело, честное слово! И так жизнь наша — дерьмо, да тут еще нытье ваше... Заткнитесь, очень вас прошу.

— У меня от его нытья мигрень! — сказала кариатида слева, роняя на асфальт прозрачные слезы.

— Да, да, — поддакнула кариатида справа. — Нет сил больше терпеть.

— Вам-то что! — заныл снова атлант, которого коллега его назвал Киселевым. — Это ваша работа, вы для того поставлены, а я за что страдаю? Будь проклят тот негодяй, который придумал этот дурацкий балкон!

— Н-но, н-но, Киселев! Уж кто-кто, а вы-то свою участь заслужили, и вы это прекрасно знаете. Не прикидывайтесь невинным ягненком. И потом: тот, кто этот балкон придумал, давно уже почил. Незачем поминать его всуе.

— Скотина он! — заревел Киселев. — Это ж надо такое придумать! Обрек нас на вечные муки и почил! Ему хорошо там!

— Нет, я этого не вынесу! — еще горше заплакала кариатида слева. — Я уйду, честное слово, уйду! И пусть все здесь рушится!

— Э-э, бросьте, — сказал сосед ее, безымянный атлант. — Никуда вы не уйдете. Каждый человек в жизни поставлен на свое место и привязан к нему тысячью невообразимо тонких нитей. И, уверяю вас, все места заняты. Попробуйте уйти, сорваться вот с этого места — и вам конец, будете неприкаянной скитаться по свету и другого места не найдете, потому что, повторяю, все занято. Каждому предопределено.

— Вам бы все философствовать, — сникла кариатида и поудобней подправила на плечах вечную свою ношу.

— Ох, ох! — опять заныл атлант Киселев. — Тяжко!

— Тьфу! — плюнул в сердцах безымянный атлант.

— Послушайте, — сказал Аркадий Семенович Киселеву. — Вы отдохните, если вам так тяжело.

— Да не могу я отойти, отпустить эту проклятую бандуру. Рухнет.

— Ну хотите, я подержу ее за вас.

— Хочу! — обрадовался вдруг Киселев, засуетился.

— Ни в коем случае, молодой человек, не делайте этого! — заволновались обе кариатиды, да и безымянный атлант всполошился. — Ведь он только этого и ждет, только вы его потом и видели. Сбежит. Ведь вы не знаете его истории.

Атлант Киселев отчаянные им подавал знаки и грозил кулаком.

— Какой истории?

— А вот какой...

И, перебивая друг друга, они рассказали следующее: