Палата Гром (СИ)

   Воскресный город спокойно досматривал свой последний, самый крепкий, утренний сон, нисколько не боясь того, что будильник прозвенит на самом интересном месте. Где-то на востоке рушилась ночь, таяла чернота в сумбурном потоке света. На крыльце нового корпуса университета появился заспанный охранник и закурил сигарету. Никто сегодня не опаздывал на лекции, не шлёпал ногами по прошлогодним лужам, не вспоминал забытые со школы законы Ньютона. Мир был удивительно пуст, словно случайно проснулся необитаемым. На востоке расцветал сказочный солнечный цветок будущего дня, и Натка чувствовала себя его большим изящным и самым красивым лепестком.

   Грубая шкура дорог, изборождённая морщинами и буграми, дремала, её не беспокоили первые машины и ранние троллейбусы, только где-то вдали одиноко и печально звенел колокольчик, пытаясь пробиться сквозь тающую толщу тишины.

   - Я хочу в туалет, - сказала Натка, нисколько не краснея, видимо Сорвил её уже не смущал. - У тебя есть десятка?

   - Что? - растерялся Сорвил, не ожидая, что сучка может спокойно так говорить в его присутствии. Предыдущие его спутницы все свои дела успевали сделать в клубе и с подобными просьбами не приставали.

   - Десятка, - повторила Натка, глядя парню прямо в глаза, - только десятка и мы спасены. Не знаешь, где здесь поблизости кабинки?

   Сорвил недоумённо пожал плечами, вытащил из кармана десять рублей, удивляясь тому, что угадал с первого раза. Охранник покосился в их сторону и подумал о чём-то своём, ведомом только ему одному. Недокуренная сигарета отправилась в урну.

   - Понимаешь, я бы в университет попросилась да воскресенье сегодня, всё там закрыто, - словно извинялась девушка, не уставая смотреть на Сорвила, словно тот был заморской диковинкой, - могут не пустить.

   - Да, да, - отозвался парень, не глядя на спутницу, - сейчас каждый охранник из себя президента корчит. Связываться не хочется, а то бы я сказал ему...

   - Пустое, - отмахнулась Натка, совсем не желая ссоры ни свет ни заря. - Смотри, вон кабинки! Пошли туда!

   Где-то на востоке отцветающий рассвет ронял свои опавшие лепестки на землю. Отовсюду тянулась к солнцу зелень - впитывая свет, мир из пыльного становился изумрудным, и первые лучи солнца весело забегали по листве, закружили хороводы по траве-мураве, застучали в окна спящих горожан.

   ...Сорвил положил десять рублей в купюроприёмник, автомат послушно сжевал их и на двери появилось долгожданное OPEN.

   - Не хлопай ушами, а то исчезну, - предупредила парня Натка и скрылась в голубой кабинке, в которой не хватало для романтичности картины сердечка над дверью.

   Лучше бы она тогда не говорила этих слов.

   Он ничего не помнил, но видел сон. Плохие наступали, их было много, для сумеречной, судорожной реальности безнадёжно много, и Карпатов уже не отдавал приказа не отступать, он лежал, уткнувшись носом в пакет с мукой, и не двигался. Над ним и другими убитыми роями кружили мухи. Ему запомнилась одна большая зелёная, размером со среднего воробья, она потирала лапки и выжидала. Ей было мало всех, ей хотелось именно его, и он понимал это. Баррикада была сложена из опрокинутых шкафов, сломанных стульев и новёхоньких велосипедов "Американский турист", за который в детстве он готов был отдать всю свою коллекцию марок. Сейчас ничего никому не было надо. Дверь одного из разграбленных магазинов висела на одной петле и всё норовила упасть, но держалась, издавая не прекращающийся старческий скрип. Плохие знали, что повстанцам некуда деться и баррикада скоро будет взята. Но то, что дверь упадёт, если кто-то попытается до неё дотронуться, знал только он. На каждый короткий скрип его сердце отвечало тревожными неровными ударами, норовя замереть, успокоиться, передохнуть. Плохие словно понимали это и не спешили. Возможно, ждали новых поставок оружия из-за границы: сверху обещали восстановить страну, дать какие-то сумасшедшие кредиты, если с повстанцами будет покончено. "Мы поможем вам вернуть демократию", - кричали на всех языках плакаты в городе. Рядом с надписью непонятной национальности мужик улыбался, показывая ровные красивые зубы, пугающие своей неестественной белизной. Золотое кольцо блестело на левой руке мужика, в которой он сжимал хлеб с маслом. Правая рука на плакат не влезла и озорные школьники с окраин, пытаясь исправить такую несправедливость, подрисовывали мужичку руку, чтобы забредающие на окраины раз в жизни правительственные агенты застали своего героя за неприличным занятием. В центре плакаты охранялись, чтобы случайные прохожие не сдёрнули их со стен и с заборов, чтобы потом сдать вместе с другими плакатами, старыми книгами и газетами за двадцать копеек. Он знал, где за бумагу дают двадцать пять, но сдать сейчас всё равно было нечего - вся бумага давно сгорела в пламени последних костров.

   Плакаты обещали хорошую жизнь.

   В один из таких плакатов были завёрнуты трупы.

   Плохие, пытаясь заслужить уважение Запада, старались изо всех сил. Растеряв человеческие черты, они приняли закон джунглей: выжить должен сильнейший.