Память (Книга первая)

— Никто лучше Шарлеманя не понял природу в «Слове», — сказал он мне однажды, подняв слезящиеся, почти уже ничего не видящие глаза.

— Да, это верно, и у меня есть все его работы.

— Все? — спросил Петр Дмитриевич и улыбнулся своей детской улыбкой. — Вы уверены? Слышали о его докладе 1952 года на заседании комиссии Союза писателей по «Слову»?

— Нет. Я тогда был студентом.

— Он не мог приехать, тяжело болел, и доклад прочел кто-то другой. Там была одна завлекательная идея. С Николаем Васильевичем мы дружили… Он прекрасно знал Киев. Жил по соседству с Софией, умер одиноким, и доклада уже не найти…

В последний раз мы были с П. Д. Барановским на комиссии по «Слову» осенью 1975 года; заседание, посвященное 175-летию первого издания поэмы, стало последним. Четверть века эта Постоянно действующая комиссия Союза писателей СССР, созданная по инициативе и при активном участии Ивана Новикова, Николая Заболоцкого и Николая Рыленкова, плодотворно работала, выпустила немало интересных, полезных сборников, и вот по причинам, как говорится, от нее не зависящим, прекратила свое существование, превратилась в постоянно бездействующую. Как легко мы позволяем прерывать добрые дела!..

А доклад Н. В. Шарлеманя 1952 года я все же нашел у одного из старейших членов бывшей комиссии — ученого-филолога В. И. Стеллецкого, чей перевод «Слова» опубликован в блокадном ленинградском издании, а докторская диссертация о ритмическом строе поэмы защищена совсем недавно. С Владимиром Ивановичем мы часами говорим о «Слове» и прерываемся только тогда, когда кто-нибудь из нас вконец изнеможет. И вот однажды он подарил мне фотопортрет и слепой экземпляр того давнего доклада Н. В. Шарлеманя, надписав, что передаривает рукопись «энтуаиасту-неофиту». Она меня удивила и несказанно обрадовала. Дело в том, что, интересуясь с юности «Словом», я начал вести систематические заметки о нем с 1968 года, когда приступил к «Памяти», закончив цикл сибирских повестей. Взялся рьяно пополнять книжную словиану, исписал множество карточек, тетрадей и блокнотов, спустя несколько лет придя к основному выводу, в который сам с трудом верил — так он отличался от всех предыдущих. Шел я своим путем, написал к тому времени большую часть эссе о «Слове» и был рад, что киевский ученый задолго до меня высказал такую же гипотезу об авторстве поэмы — всё ж не я один, был предшественник и единомышлеяник! Доклад прочли много лет назад. Юридически это значит, что он был все же опубликован. Обратимся к докладу…

Автор не только современник событий, отраженных в «Слове», но и одно из действующих в нем лиц. Он лично принимал участие в иоходе, в битвах, был в плену и бежал из плена. К такому убеждению, независимо друг от друга, пришли: один из наиболее внимательных исследователей «Слова» натуралист и филолог М. А. Максимович (Киев, 1879) и поэт Ап. Майков, лучший переводчик «Слова», изучивший его под руководством акад. И. И. Срезневского. Участие автора «Слова» в событиях, по-видимому, недостаточно ощутимо для большинства специалистов, представителей гуманитарных знаний. Для натуралиста, при внимательном анализе «Слова», эта мысль не вызывает ни малейших сомнений. В последнее время В. Г. Федоров, анализируя «Слово» с точки зрения военных вопросов, об участии автора в событиях высказался вполне определенно. «Достоверен факт, — пишет он, — что автор „Слова“ был участником похода, боев, плена и бегства Игоря. Это мы твердо знаем по анализу содержания „Слова“… Об осведомленности автора, большей, чем у летописцев, писал еще Ом. Партыцкий (Львов, 1883)… О близком знакомстве автора „Слова“ с княжескими родами свидетельствует прежде всего само „Слово“. В. Ф. Ржига, уделивший, много внимания вопросу об авторе, отмечал, что в „Слове“ „не только не видно отдельных персонажей дружинников, но, напротив, весь памятник наполнен исключительно княжескими образами: одних князей упоминается здесь свыше тридцати, причем многие из них не просто упоминаются, а показываются в метких поэтических характеристиках, свидетельствующих не только о внешней, но и о внутренней близости автора к данной среде. Видно, что автор прекрасно знает многих представителей княжеского рода и живет их мыслями и чувствами. Его реальная осведомленность отличается широтой, точностью и проницательностью“ (Москва, 1934)…»