Память льда. Том 2

Ворона на каминной полке остановилась, наклонила голову и осмотрела чародея. Миг спустя она уже вновь ходила туда-сюда.

— Прошу, присаживайся. Меня зовут Бошелен.

— Быстрый Бен, — чародей прошёл к роскошному креслу напротив некроманта и уселся в нём. Бошелен вздохнул.

— Интересное имя. Могу предположить, что оно выбрано очень точно. Увернуться от атаки сиринта! Ведь он, я полагаю, напал, как только ты его освободил?

— Умно́, — признал Быстрый Бен, — заключить в сдерживающее заклинание в ошейнике последний приказ — убить любого, кто освободит его. Полагаю тебя, как его призывателя, это не касается?

— Я никогда не отпускаю своих демонов, — ответил Бошелен.

— Никогда?

— Всякое исключение ослабляет гейс. Я их не делаю.

— Бедные демоны!

Бошелен пожал плечами.

— Я не привязываюсь к простым инструментам. Стал бы ты оплакивать кинжал, сломавшийся в чьей-то спине?

— Это зависит от того, убил он ублюдка или только разозлил.

— О, в таком случае ты жалеешь себя, а не клинок.

— Это была шутка.

Бошелен приподнял одну тонкую бровь.

Нависшую тишину прервало возвращение Эмансипора с подносом, на котором стояли пыльная бутылка и два хрустальных бокала.

— А себе ты бокал не взял? — спросил некромант. — Неужели я такой тиран, Эмансипор?

— Э-э, я уже сделал глоточек, господин.

— Правда?

— Проверил, цветочное ли вино.

— И как?

— Не уверен. Наверно. Что такое «цветочное»?

— Хм, полагаю, следует продолжить твоё обучение — в вещах изысканных. Цветочное — это противоположное… древесному. Иными словами, не горькие воспоминания ростка, а нечто сладкое, как нарцисс или череповник…

— Это ядовитые цветы, — слегка обеспокоенно заметил Быстрый Бен.

— Но выглядят прекрасно и нежно, ведь так? Сомневаюсь, что кто-либо из нас имеет привычку есть цветы, я лишь привёл яркую зримую аналогию для дорогого Эмансипора.

— Ясно.

— Тогда не спеши разливать содержимое бутылки по бокалам, Эмансипор. Скажи, послевкусие было горьким или сладким?

— Э-э-м, оно было своего рода густым, господин. Как железо.

Бошелен встал и взял бутылку. Он поднёс её ближе и понюхал горлышко.

— Идиот, это кровь из коллекции Корбала Броша. Вино не в этом ряду, а в том, что напротив. Отнеси обратно в погреб.

Морщинистое лицо Эмансипора побледнело до цвета пергамента.

— Кровь? Чья?

— Какая разница?

Эмансипор разинул рот. Быстрый Бен откашлялся и сказал:

— Думаю, что на лице твоего слуги внятно написано: «Большая!»

Ворона загоготала, подпрыгивая на каминной полке.

У слуги подкосились ноги, бокалы со звоном застучали друг о друга.

Нахмурившись, Бошелен снова взял бутылку и ещё раз принюхался.

— Что ж, — сказал он, возвращая её на поднос, — я не специалист, но мне кажется, что это кровь девственницы.

Быстрый Бен просто обязан был спросить:

— И как ты это понял?

Бошелен ответил ему, приподняв брови:

— Ну как же? Древесный оттенок.

К Худу все планы. Паран, ссутулившись, сидел на одной из нижних скамеек главного зала Пленника. Казалось, будто ночь снаружи перетекла в это огромное пыльное помещение, приглушив свет факелов на стенах. Пол перед ним был разрушен, являя взору множество покрытых пылью каноэ. Во время торжественной церемонии баргасты убрали из них завернутые трупы, но капитан чуял, что самые важные сокровища ещё оставались внизу. Он не сводил глаз с годных для морского плавания каноэ, словно они несли в себе жизненно важную истину, которая потрясла бы Парана, если бы только он смог её распознать.

Боль в животе расходилась глухим эхо. Он думал, что теперь понял причину своей болезни. Паран не был из тех, кто искал силы, но — вопреки этому — она обрушилась на него. Не такая понятная и очевидная, как меч сродни Драгнипура; не такая, вооружившись которой, он мог рубить строй врага, точно мстительный демон, что преклоняется лишь перед слепым правосудием. Но тем не менее это была сила. Возможность чувствовать невидимые потоки, знать о взаимосвязанности всех и вся. Презирающий власть Ганос Паран был избран арбитром, третейским судьёй. Стороной, смягчающей силу, чьей задачей стало установить правила игры для игроков, которых возмущало любое ограничение их права делать то, что вздумается.

Хуже, чем малазанский мировой судья в Унте. Вынужден придерживаться закона, постоянно находясь под давлением со всех сторон, от враждебных группировок до желаний самой Императрицы. Толкают и тянут, пинают и дёргают, превращают принятие любого, даже самого очевидного и простого решения в кошмар.

Неудивительно, что моё тело реагирует, пытается отвергнуть всё то, что пало на мои плечи.