Памятник Дюку

Вскоре при помощи Якова Мироновича я встретился с Леной Бутенко, Мишей Ильянковым и Александром Васильевичем Ткачевичем. Конечно, эта группа была лишь частью подполья, активно действовавшего в порту, и по условиям конспирации прямо не была с ним связана. Установлено, что в ту памятную ночь, когда над портом и Одессой нависла угроза, многие подпольщики, рискуя жизнью, также резали провода, соединяющие бункера. Поэтому впоследствии у одних и тех же причалов было обнаружено по нескольку обрывков кабелей.

В восстановлении событий нельзя было полагаться только на воспоминания. Постепенно проверялись и уточнялись факты. И надо прямо сказать, для судьбы Александра Васильевича Ткачевича это имело немаловажное значение. После войны многие, не зная всех обстоятельств, продолжали обвинять его в сотрудничестве с оккупантами. Ныне его доброе имя восстановлено.

Как же сложились судьбы Лены Бутенко и ее товарищей после войны? Лена работает в Приморском районном комитете Красного Креста, Миша Ильянков — доцент, научный работник, Надя Зайцева — сотрудник сберкассы Братского района, а Екатерина Адамчук — работник общественного питания. Как видим, бывшие разведчики посвятили себя самым мирным занятиям.

Нужно сказать и еще об одном.

В течение многих лет считалось, что одесское подполье как единая организация было разгромлено гитлеровцами вскоре после начала оккупации города. Однако после большой исследовательской работы, проведенной Одесским обкомом партии, было установлено, что одесские патриоты активно боролись с оккупантами под руководством подпольного обкома партии. Не все героические эпизоды этой борьбы и не все имена известны. Поиски будут продолжаться…

ДВАДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ

Если вы одессит, то безусловно знаете этот крепкий трехэтажный каменный дом на Пролетарском бульваре; ну а если вы давно не были в Одессе, то можете мне поверить, что он стоит там, где его поставил какой-то купец лет сто тому назад, и еще будет стоять двести. Крепкие, в пять кирпичей, стены, могучий фундамент и такие глубокие подвалы, что сам черт, наверно, до дна никогда не заглядывал. В этих подвалах в годы войны немало погибло наших людей.

Так вот, когда я прохожу мимо этого дома, мне неприятно на него смотреть. И не только потому, что в моей памяти с ним связаны тяжкие воспоминания, но и потому, что дом этот в марте сорок четвертого был приговорен партизанским судом к смерти. Он должен был погибнуть вместе с гестаповцами, занимавшими его. Но он остался жив, этот дом! Каким чудом?

Конечно, глупо мстить дому, в котором ныне по вечерам светятся экраны телевизоров и из окон слышны детские голоса. Но из-за этого дома я потерял друга.

Теперь пришло время сказать несколько слов о Константине Серегине. Он был моим другом в годы подполья. В глухую мартовскую ночь сорок четвертого, когда наши войска уже подступали к Одессе, Костя ушел из катакомб, чтобы взорвать этот дом. Я собственными руками зарядил мину замедленного действия, а он при помощи подпольщика, служившего полицаем, должен был проникнуть в подвал и установить мину. Она должна была взорваться примерно через два часа — таков был расчет, и я не мог в нем ошибиться. Но прошло целых двадцать суток, а мина так и не сработала. А потом мы перестали ждать…

Что случилось? На этот вопрос мы так и не получили ответа.

Ни Костя, ни его напарник в катакомбы с задания не вернулись. Однако наш человек сообщил, что Костя лазил в подвал и вскоре вылез оттуда, о чем-то поговорил с немецким часовым у ворот и неторопливо ушел в сторону Приморского бульвара.

Ушел и исчез…

Мы сделали возможное и невозможное, чтобы узнать об их судьбе. Наводили справки, когда немцы еще были в Одессе, и опросили всех, кого могли, после освобождения, но ни малейшего следа не обнаружили. Я часами стоял перед этим домом, стараясь проникнуть в его тайну.

Чьи-то злые языки стали поговаривать о предательстве, но я решительно восстал. Мы с Костей служили на одной заставе в Молдавии, и когда на нас обрушилась первая страшная ночь войны, Костя находился на участке, в дозоре, и на своих плечах вынес тяжело раненного товарища. Нет, такой человек не мог стать предателем!.. Скорее всего он мог погибнуть.

А потом, естественно, прошли годы, и стали забываться многие когда-то близкие имена. Да кто, кроме меня и еще одного-двух подпольщиков, которые были посвящены в подготовку операции, знал и помнил Константина Серегина? Один из них умер года три тому назад, а другой сразу же после войны переехал в Полтаву — с ним мы изредка переписывались.

Но вот в прошлом году, проходя мимо этого дома, я опять невольно подумал о Константине. И вдруг мне припомнился наш давний с ним разговор в катакомбах, когда при свете «летучей мыши», поставленной на опрокинутый ящик из-под снарядов, встречали сорок четвертый год. В наши железные кружки было налито вино, принесенное из города с довольно большим риском для тех, кто организовал этот немудреный праздник, и мы ровно в двенадцать ночи поздравили друг друга.