Памятные записки (сборник)

Казалось прежде, что самое загадочное – знаменитые процессы, где бывшие революционеры и каторжане, стойкие и гордые перед царским судом, без лишнего слова разыгрывали жалкий и подлый фарс, признавались в предательстве и шпионстве, предавали себя и своих товарищей.

Перед самосудом все бессильны. Самый худой суд – ничто перед всесильным сапогом, отбивающим внутренности, бьющим не до смерти, а до потери человеческого облика. Не жизнь себе зарабатывали подсудимые страшных процессов, а право поскорей умереть. Они-то знали, искушенные политики, что дело их – хана.

И разыгрывали свои роли только потому, что сапог сильнее человека, что геройство перед сапогом возможно один раз – смерть принять, а ежедневная жизнь под сапогом невозможна, есть предел боли, есть тот предел, когда вопиющее человеческое мясо молит только об одном – о смерти – и готово на любое унижение, лишь бы смерть принять.

Психологические основы самосуда мог понять и возвести в государственную практику только трус, сам в уме носящий призрак самосуда и понимающий неукоснительную действенность расправы и преимущество его над судом.

Покушение – вид расправы, вид самосуда. Сталин всегда боялся расправы, покушения, террора.

И самосуду противопоставил самосуд. Видимо, играл роль и предрассудок партийности, но – я убежден – не он определял поведение подсудимых 30-х годов. Потому что были разочаровавшиеся и просто умные и сильные, а вели себя одинаково – признавались в несодеянном и предавали.

Загадки процессов в наше время во многом уже разгаданы и объяснены. (Реабилитация Бухарина лишь по государственной линии означает неотказ от сталинизма.) Историки, конечно, еще долго будут раскапывать всю закулисную механику, все хитросплетения, все сложности взаимоотношений между судимыми и судьями – все это уже детали.

Тридцать седьмой год загадочен по своему социальному смыслу.

Как мы ни привыкли, проживая русскую историю, к кровавым ситуациям (мероприятиям), все же они, в некотором отдалении, обнаруживают некую цель или хотя бы направление. Такова, например, опричнина Ивана Грозного, чьи картины нередко проглядываются в действительности 30-х годов.

Некую цель можно усмотреть во всех волнах террора за двадцать лет советской власти – уничтожение социально опасных, социально чуждых, социально вредных.

Потому и запомнилась более других волна 37-го года, что она наименее понятна, смысл ее до сих пор не прояснен.

Надо быть полным индетерминистом, чтобы поверить, что укрепление власти Сталина было единственной исторической целью 37-го года, что он один мощью своего честолюбия, тщеславия, жестокости мог поворачивать русскую историю, куда хотел, и единолично сотворить чудовищный феномен 37-го года.

Если весь 37-й год произошел ради Сталина, то нет бога, нет идеального начала истории. Или – вернее – бог это Сталин, ибо кто еще достигал возможности управлять самолично историей!

Какие же предначертания высшей воли диким образом выполнил Сталин в 1937 году?

Равенство и хамы

В 37-м к власти рванулся хам, уже достаточно к тому времени возросший полународ. Он пер к власти, всех расталкивая, уничтожая чужих, но и своих, кто прилег во время красного наваждения, – через других, через себя, через крыс, – топча себе подобных – своих и чужих.

У него еще не было сословного чувства солидарности – оно образовалось потом, теперь, в наше время. Дворяне дворян так бы не уничтожали. А хаму все равно. Во имя хамской идеи равенства уничтожить – сладострастно и жестоко – всех, кто не равен.

Хамы призваны уничтожать. И только благодетельная и благотворная история, поставив хама у власти, даст ему и идею самобережения, вместе с сословными привилегиями, то есть первый зачаток идеи гуманизма и права.

В 30-е годы пер голодный хам, хам с одной привилегией – убивать. А теперь уже хам с комфортом, то есть с тем, что он ценит превыше всего.

С этого прозаического момента и начинается падение хама, его уродливое и нелепое, как полет археоптерикса, движение к правосознанию. Ибо комфортный хам начинает уже бояться бескомфортного. Ему нужно право для самозащиты.

А с самозащиты сословий и начинается идея вселенской самозащиты – гуманизм.

Еще о равенстве

Равенство всех в очереди за молоком – не есть равенство. Без очереди лезут худшие. Развитое общество не должно ставить в очередь за молоком Льва Толстого. Ему молоко надо приносить на дом. А в троллейбус пропускать без очереди, подсаживать и уступать место.

Единственное равенство, о котором стоит говорить всерьез, – равенство перед законом.

О методе исследования действительности

В сущности, у нас нет истинного метода исследования действительности. Истинным методом я называю такой, который на основании знания о настоящем дает знание о будущем.

У нас же нет и желания познать настоящее. Ни у «тех» – у власти, ни у «других» – у оппозиции. Ни те, ни другие по разным причинам не желают знать, что же происходит в фундаменте общества, в его почве, какие факты и идеи вырастают внутри и к чему приведет все это.