Памятные записки (сборник)

Именно в кругах средней поэзии бытует мнение, что главное в поэзии – не смысл, а «пластика», «полифония», «артистичность». Но что такое эти понятия, если они взяты в отрыве от идей! Пластика в искусстве – это форма проявления мысли и чувства, совпадение их со способами выражения. Все другое – пустой разговор и шевеление пальцами. Можно привести примеры того, что и крупные поэты, теряя интенсивность мысли и чувства, не могут спастись никакой пластикой и со страшной последовательностью «осереднячиваются», то есть начинают выполнять убаюкивающую или одурачивающую читателя функцию средней поэзии. Крупные становятся средними. Бывает и наоборот.

Как некогда принадлежность к высокому, посредственному и низкому штилю ничего не говорила о таланте последователя одного из этих штилей, так и сейчас среди «посредственных» есть талантливые. В этой аналогии есть свой смысл. Ибо «средний» – это не просто уровень одаренности, а уровень идей и уровень стиля.

* * *

Вторая мировая война окончилась не в мае 1945-го, а в марте 1953-го. И только через десять лет после того, как отсвистали пули, стало ясно, что фашизм побежден.

Наступает время восстановления человеческих ценностей. Если они не будут восстановлены, человечество погибнет, погибнет нравственно и физически.

Человеческий смысл победы над фашизмом состоит в том, что разрушился миф о давящей, тиранической власти долга; человек возвращается к истинному человеческому понятию долга перед себе подобными.

Нет изолированных социальных систем, политических догм, моральных норм. Революция, происходящая в данной стране, не оторвана, не отделена стеной от того, что происходит во всем прочем мире. Мы живем в рамках мировой социальной системы, мировой культуры, общечеловеческой морали.

При всех различиях существуют идеи века, существует цивилизация XX столетия, развивающаяся противоречиво и бурно, как мировая система, все части которой отражают по-своему общие, единые процессы.

Классовая идеология вырастает из этой почвы, по-своему, согласно своим потребностям, формируя материал, представленный ей мировой цивилизацией XX века.

Ученый историк, социолог и экономист еще разберутся в том, почему первая половина XX века была временем уничтожения человеческой личности во имя долга, государства, нации. Этот процесс происходил по-разному, под разными флагами, в рамках разных социальных систем, он сложнейше переплетался с общественными преобразованиями, революциями, национально-освободительными войнами, явлениями прогресса общества, техники, культуры.

Был ли этот процесс исторически необходим, был ли он формой выявления величайшего напряжения сил всего человечества на пути прогресса? Был ли он величайшим тормозом на этом пути? Разобраться в этом нужно, но потом, когда утвердится главное. А главное состоит в том, что человечество отказывается жертвовать подлинными ценностями свободы, культуры и морали во имя мнимых ценностей внешнего долга.

Человека убеждали, и он сам убеждал себя в том, что счастье возможно, если он отречется от самого себя во имя государства или нации. Государство поставило себя выше морали, выше свободы, выше человека. Якобы служа ему, оно уничтожало его как личность. Оно оправдывало отцеубийство, предательство, ложь, совершенные ради него. Все моральные ценности были опосредованы в государстве и вознесены на недосягаемую божественную высоту.

В великих страданиях Второй мировой войны разрушился этот миф. Люди хотят непосредственной свободы, не «высшей» мертвенно-холодной идеи свободы, существующей в эмпиреях государства и бросающей на человека тень тюремной решетки. Люди хотят непосредственной демократии, не «буржуазной» и не «социалистической», а той, в которой ничем не оправдываются пытки, ложь, зажатые рты, угнетенная совесть, не той, которая существует в эмпиреях государства для полубогов, а истинной, очеловеченной, домашней, городской, повседневной.

Люди хотят непосредственной морали, тех десяти заповедей, которые ничем не оправдывают убийство, предательство, подлость, а не той «возвышенной» морали государства, которая разрешает все во имя своего абстрактного эгоцентризма.

Люди хотят любви к человечеству, истинной, правдивой, не пышной и не сентиментальной, ибо пышная жестока, а сентиментальная подла.

Люди хотят подлинного искусства. Не снисходительного и геройского, не дидактического и барабанного, не чувствительного, а полного скромного мужества и доброты, способного сказать правду о простом человеке, не унижая его.

Искусство делает первые шаги на этом пути. Это итальянское кино, это проза Хемингуэя, это музыка Шостаковича.

Довольно уже морочила нам голову эстетика, утверждая, что прекрасное есть жизнь, что прекрасное есть действительное, что прекрасное есть истина и т. д. Слишком далека от прекрасного была жизнь человечества, а прекрасная абстракция жизни была той почвой, на которой вырождалось искусство.

* * *