Перевод с чешского и примечания А.И. Серобабина.

Иллюстрации О.Л. Бионтовской.

Издательство «Детская литература», Ленинград, 1984 г.

I

Мне исполнилось шесть лет, когда родители стали советоваться, «как быть со школой». У нас школы не было, и, чтобы учиться, детям приходилось целый час добираться до города. Уходили они утром, возвращались вечером. Мне хотелось ходить с ними. Дети рассказывали, как они по дороге озоруют, как в пору земляники и черники забегают в дубраву, как мальчишки лазают там по деревьям, о разных играх по пути и в полдень на перемене у школы.

Но родителей заботило другое. Они сказали, что если меня оставлять одну на целый день, то я одичаю, и поэтому договорились с дядей отправить меня к нему в деревню Хвалин, где я начну ходить в школу, а питаться буду у крестной. Соседи не советовали отдавать меня в деревенскую школу, там, мол, я ничему не научусь, в деревне, дескать, нет таких образованных учителей, как в городе. Однако родители остались при своем мнении, и в следующее после пасхи воскресенье отец отвез меня в Хвалин. Они сочли, что для познания жизни деревенская школа с честным и добросовестным учителем даст мне больше, чем городская, и не ошиблись.

Им без сомнения было известно, что не только в большом городе, но кое-где и в маленьких городках учитель разыгрывает из себя профессора и требует, чтобы так его именовали и ученики, и родители, а войдя в роль, не соизволит снизойти до учеников ни в разговорах, ни в общении, как ему положено. Обычно он уделяет внимание в первую очередь ученикам из богатых семей, а поскольку в десять утра и в четыре часа дня в занятиях перерыв, то на детей бедняков у него времени не остается. Только на частных уроках, за отдельную плату, он раскрывает тайны знаний, задает самые серьезные упражнения, тщательно поправляет ошибки и более спокойно воспринимает детские проступки. К тому же начальные городские школы переполнены, и там трудно перейти в менее многолюдные старшие классы.

Я знала о школе только по рассказам соседских детей, а рассказывали они такое, что я испытывала страх перед школой. Усиливали его мои домашние. Стоило мне что-нибудь натворить, как они начинали грозить: «Ну, погоди, вот пойдешь в школу, там тебя научат вести себя тихо!», а старушка няня, желая утешить меня, говаривала: «Милая ты моя, так уж на свете заведено, учение — это мучение, каждый его должен претерпеть. Я, когда в школу ходила, бывала бита, как жито!»

Мне доводилось слышать, как жена господского приказчика, которая была против обучения, упрямо твердила, что своего ребенка в школу не пустит, сама она, мол, не училась и, хоть ни читать, ни писать не умеет, жива ведь. А знать молитву и уметь расписаться отец за несколько зимних вечеров сам его научит. Я видела, как она же, вынужденная подчиниться официальному распоряжению, нещадно лупила свое чадо, отправляя в школу. Неудивительно, что я боялась школы, словно каторги.

Когда я в первое утро в Хвалине проснулась, мне показалось, что нет на свете человека несчастнее меня. Со слезами встала, со слезами одевалась. Во время завтрака крестная сказала тете Анежке:

— Пойдешь за мясом, возьми девчонку с собой и отведи в школу, она уже записана там.

Внутри у меня что-то захрипело, как в испорченных часах, но плакать перед крестной я побоялась.

Крестная, женщина рассудительная и добрая, не имела привычки открыто проявлять свои чувства, и кто не знал ее близко, считал холодной и бесчувственной. Даже к собственным детям она не проявляла нежности, хотя за них готова была отдать жизнь. Привыкшая к хорошо знакомым, приветливым лицам и ласковым взглядам родителей, к их заботливости, когда у меня что-то не ладилось, к материнскому поцелую и к тому, что она меня крестила на сон грядущий, я не могла привыкнуть к новым лицам, смотревшим на меня холодно и, как мне тогда казалось, равнодушно. Сердце мое словно стиснули клещи, а слезы вот-вот готовы были брызнуть из глаз.

Тетя Анежка взяла корзину, а мне повесила через плечо сумочку с букварем. Тут я не удержалась и заплакала, и когда крестная спросила, что со мной, я в отчаянии решила сослаться на болезнь, дома мне приходилось слышать, будто дети так делают, я сказала: у меня, мол, болит живот. Но крестная была женщина мудрая, по глазам поняла, что я лгу, и, похлопав меня по плечу, произнесла с улыбкой:

— Пусть болит. Поболит и перестанет, а ты иди в школу, для учения тебе голова нужна.

И мне стало стыдно. Анежка схватила меня за руку, и мы пошли. Внизу у калитки на меня опять напал страх, я ухватилась за столб и сказала:

— Не пойду!

— Ну, вот тебе и на! — стала уговаривать меня Анежка. — Тебя родители зачем сюда прислали? Чтобы ты в школу ходила.

— Я лучше завтра пойду! — умоляла я.

— И сегодня, и завтра школа останется школой. Так что иди, никто тебя там не укусит, — успокаивала меня тетя,

— Да, меня там будут бить! — всхлипывала я.