Пан Володыевский

Почтив такими словами память лучника, офицеры отправились на вал. Володыевский тотчас же отправил гонца к генералу подольскому и к ксендзу епископу с извещением, что мины уничтожены и рудокопы перебиты. Это известие было принято с огромным изумлением, но, сверх всякого ожидания, с тайным недоброжелательством. И пан генерал, и ксендз епископ были того мнения, что эти минуты победы города не спасут, а лишь раздражат жестокого неприятеля. Победы эти могли бы принести пользу только в том случае, если бы воюющие стороны вошли в переговоры. Вот почему оба начальника решили продолжать переговоры с турками.

Но ни Володыевский, ни Кетлинг не предполагали ни на минуту, чтобы эти счастливые вести могли произвести такое впечатление. Наоборот, они были уверены, что даже самые слабые духом люди теперь ободрятся и захотят оказать неприятелю упорное сопротивление.

Нельзя было взять город, не овладев сначала замком, а так как замок не только сопротивлялся, но еще громил неприятеля, то осажденным не было никакой необходимости прибегать к переговорам. Съестных припасов было достаточно, пороху также, а потому нужно было только охранять ворота и тушить пожар в городе. За все время осады для Володыевского и для Кетлинга это была самая радостная ночь. Никогда еще они не надеялись так крепко, что останутся целы и спасут дорогих им женщин.

— Еще два-три штурма, — говорил маленький рыцарь — и, как Бог свят, туркам надоест штурмовать, и они начнут нас морить голодом. А съестных припасов у нас достаточно. Сентябрь уже не за горами, через два месяца начнется ненастье и холод, а войско у них не очень выносливо; стоит им раз хорошенько промерзнуть, и они непременно отступят.

— Многие из них родом из Эфиопии и из других жарких стран, где растет перец, и их сразу мороз проймет. В худшем случае два месяца осады мы еще выдержим. Невозможно допустить, чтобы нам не прислали подкрепления. Очнется, наконец, Речь Посполитая, если даже пан гетман и не соберет большого войска, он все же будет докучать туркам набегами.

— Кетлинг! Мне кажется, что еще не пробил наш час.

— Все в воле Божьей, но и мне кажется, что до этого не дойдет.

— Разве, если бы кто из нас погиб, как пан Мушальский, тогда, конечно, ничего не поделаешь. Страшно мне жаль пана Мушальского, хотя он и умер геройской смертью.

— Дал бы Бог и нам такую смерть, но только не теперь, скажу тебе, Михал, мне ужасно жаль было бы… Кшиси.

— А мне Баси… Ну! Мы трудимся на совесть, и Господь Бог будет к нам милостив. Ужасно у меня радостно на душе. Надо будет и завтра совершить какой-нибудь подвиг!

— Турки на шанцах устроили деревянные щиты из бревен, и я хочу прибегнуть к способу, к которому прибегают при сжигании кораблей: тряпки уже мокнут в смоле, и я надеюсь, что завтра до полудня я сожгу всю их работу.

— Хе! — сказал маленький рыцарь. — Тогда я устрою вылазку. Во время пожара у них начнется переполох, уж не говоря о том, что им и в голову не придет, что мы сделаем вылазку днем. Завтрашний день может быть лучше сегодняшнего, Кетлинг.

На сердце у них было легко, и они поговорили еще некоторое время. Наконец, отправились спать, потому что были очень утомлены. Но маленькому рыцарю не пришлось проспать и трех часов, как вдруг его разбудил вахмистр Люсня.

— Пан комендант! Есть новости! — сказал он.

— Что такое?! — воскликнул Володыевский, сразу вскочив на ноги.

— Пан Мушальский вернулся.

— Господи, что ты говоришь?!

— Вернулся! Я стоял у пролома, вдруг слышу, кто-то кричит по-польски с противоположной стороны: «Не стрелять, это я». Гляжу и вижу — идет пан Мушальский, переодетый янычаром.

— Слава богу! — сказал маленький рыцарь.

И он бросился приветствовать знаменитого стрелка. Уже светало. Пан Мушальский стоял по эту сторону вала в белой шапке и парацине и так был похож на настоящего янычара, что глазам не верилось, что это был не турок. Увидав маленького рыцаря, он бросился к нему навстречу, и они радостно поздоровались.

— Мы уже оплакивали вас! — воскликнул Володыевский.

Подошли и другие офицеры, а с ними и Кетлинг; все были поражены и, перебивая друг друга, стали расспрашивать стрелка, почему он в одежде янычара, а Мушальский сказал:

— Возвращаясь, я споткнулся о труп янычара и, падая, ударился головой об ядро; хотя шапка моя была подшита проволочной сеткой, я потерял сознание, ибо от удара, нанесенного мне Гамди, не совсем еще оправился, и всякое потрясение очень чувствительно для головы. Очнувшись, я увидал, что лежу на мертвом янычаре, как на постели. Ощупал голову, было немного больно, но даже раны не оказалось. Я снял шапку, дождь освежил мою голову, и я подумал: чего лучше! И пришло мне в голову раздеть янычара, переодеться в его одежду и идти к туркам.