Пан Володыевский

— Если бы действительно так было, — воскликнул Володыевский, — я был бы недостоин взглянуть вам в глаза, но не было этого!

— А что же было? — спросила Кшися, снова поднимая на него глаза.

— Я предпочитаю говорить искренне — я думаю, что искренность всегда лучше притворства… Но… я даже сказать не сумею, каким утешением были вы для меня и как я вам благодарен за это…

— Дай Бог, чтобы всегда так было! — ответила Кшися, складывая руки на обруче с работой.

Пан Михал ответил ей с грустью:

— Дал бы Бог! Дал бы Бог! Но мне сказал пан Заглоба (это я вам как на исповеди говорю), что дружба с женщиной вещь опасная, ибо под нею, как огонь под пеплом, может скрываться более горячее чувство. Я подумал, что пан Заглоба может оказаться прав… Простите солдату его простоту… Другой сказал бы все это лучше, а я… сердце у меня обливается кровью, что я так относился к вам за последние дни… Мне просто жизнь не мила…

Сказав это, пан Михал так быстро зашевелил усиками, как не зашевелит ни один жук.

Кшися опустила голову, и минуту спустя две слезы скатились по ее щекам.

— Если вам от этого будет легче, если мое братское чувство вам не нужно, то я постараюсь скрыть его…

И снова слезы покатились по ее щекам. При виде их сердце пана Михала сжалось; он бросился к Кшисе и схватил ее руки. Обруч скатился с ее колен и очутился посередине комнаты, но рыцарь ничего уже не видел и только прижимал к губам ее теплые, мягкие, как атлас, руки и все повторял:

— Не плачьте, ваць-панна! Бога ради не плачьте!

Он не переставал целовать ее рук даже и тогда, когда Кшися в смущении закинула их на голову, — и целовал их все горячее, ибо его как вино опьянил запах ее волос…

И он сам не знал, как и когда его губы коснулись ее лба, потом заплаканных глаз… Все завертелось перед ним. Потом он почувствовал пушок над ее верхней губой, и уста их слились в долгом, горячем поцелуе. В комнате стало тихо и слышалось только мерное тиканье маятника.

Вдруг в сенях раздался топот Баси и послышался ее детский голосок:

— Мороз, мороз, мороз!

Володыевский отскочил от Кшиси, как спугнутая рысь отскакивает от своей жертвы. В ту же минуту в комнату с шумом влетела Бася, все повторяя:

— Мороз, мороз, мороз!

Вдруг она споткнулась об обруч, который валялся на полу, среди комнаты. Она остановилась и, с удивлением поглядывая то на обруч, то на Кшисю, то на маленького рыцаря, сказала:

— Что это? Вы обручем как мячиком перебрасывались?

— А где тетушка? — спросила Дрогоевская, стараясь говорить как можно более естественным и спокойным голосом.

— Тетушка вылезает из саней, — ответила Бася тоже изменившимся голосом.

И ее подвижные ноздри зашевелились. Она еще раз взглянула на Кшисю, потом на пана Володыевского, который в эту минуту поднимал с пола обруч, и вдруг молча вышла из комнаты.

В эту минуту в комнату вкатилась пани Маковецкая, а сверху спустился пан Заглоба, и завязался разговор о жене львовского подкомория.

— Я не знала, что она крестная мать пана Нововейского, — сказала пани Маковецкая. — Он, должно быть, рассказал ей что-нибудь про Басю, потому что она все ее поддразнивала Нововейским.

— А что же Бася? — спросил Заглоба.

— Ну, что Бася — ничего! Она ей так ответила: «У него нет усов, а у меня ума, и еще неизвестно, кто раньше дождется своего».

— Я знал, что она за словом в карман не полезет. Но кто знает, что у нее на уме? Женская хитрость!

— У Баси что на уме, то и на языке. Я уже вам говорила, что она еще воли Божьей не чует, Кшися — другое дело!

— Тетя! — вдруг перебила ее Дрогоевская.

Дальнейший разговор был прерван слугой, который доложил, что ужин подан. Все отправились в столовую. Недоставало только Баси.

— Где панна? — спросила пани Маковецкая, обращаясь к слуге.

— Панна на конюшне. Я говорил панне, что ужин готов, — она ответила: «Хорошо» — и пошла на конюшню.

— Неужели она чем-нибудь огорчилась? Все время она была так весела, — заметила пани Маковецкая, обращаясь к Заглобе.

Тут маленький рыцарь, совесть которого была не чиста, сказал:

— Я побегу за нею!

И он побежал. Он, действительно, нашел ее за дверью конюшни, сидевшей на охапке сена. Она так задумалась, что и не заметила, как он вошел.

— Панна Барбара! — сказал маленький рыцарь, наклоняясь к ней.

Бася вздрогнула, как будто проснувшись от сна, подняла на него свои глаза, и Володыевский, к своему удивлению, заметил в них две крупных, как жемчуг, слезы.

— Ради бога, что с вами? Вы плачете?

— И не думала даже! — воскликнула Бася, вскакивая. — И не думала: это от мороза!

И она рассмеялась весело, но смех ее был искусственный. Потом, чтобы отвлечь от себя его внимание, она указала на стойло, в котором стоял жеребец, подаренный Володыевскому гетманом, и живо сказала:

— Вы говорили, что к этой лошади нельзя подходить?.. Посмотрим!

И прежде чем пан Михал успел удержать ее, она вскочила в стойло. Дикий конь сразу стал приседать на задние ноги, бить копытами землю и насторожил уши.

— Ради бога, ведь он может убить вас! — крикнул Володыевский, бросаясь за нею.

Но Бася хлопала жеребца по спине и повторяла:

— Пусть убьет! Пусть убьет! Пусть убьет!