Пан Володыевский

— Кетлинг, хочешь повышения?! — воскликнул пан Заглоба, упоенный своим собственным значением.

— Нет, — ответил с грустью рыцарь, — мне снова придется надолго уехать. Заглоба посмотрел на него пристально.

— Что это ты точно с креста снятый?

— Именно потому, что уезжаю.

— Куда?

— Я получил письма из Шотландии от старых друзей моего отца и моих. Дела требуют моего присутствия, быть может, надолго… Жаль мне расстаться с вами, но я должен.

Заглоба вышел на средину комнаты, посмотрел сначала на пани Маковецкую, потом на девушек и спросил:

— Вы слышали? Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь!

XVI

Хотя пан Заглоба был очень изумлен известием об отъезде Кетлинга, но никаких подозрений у него не было. Легко можно было допустить, что Карл II, вспомнив услуги, оказанные родом Кетлингов престолу в прежнее время, пожелал теперь отблагодарить последнего потомка этого рода. Было бы даже странно, если бы было иначе. Наконец, Кетлинг показал пану Заглобе какие-то заморские письма.

Но в то же время отъезд Кетлинга расстраивал все планы старого шляхтича, и он с тревогой думал: что же будет дальше? Володыевский, судя по его письму, мог вернуться с часу на час.

«А ветры степные, вероятно, развеяли остаток его скорби, — думал Заглоба. — Он сейчас же наберется смелости и сделает Кшисе предложение. А потом… Потом Кшися согласится, ибо как же отказать такому рыцарю, как он, да еще брату Маковецкой? И бедный, милый гайдучок останется ни при чем…»

Пан Заглоба с упрямством, свойственным старым людям, решил во что бы то ни стало соединить Басю с маленьким рыцарем.

Не помогли ни доводы Скшетуского, ни его собственное решение не вмешиваться в это дело. По временам он действительно обещал себе не вмешиваться, но затем невольно с еще большим упорством возвращался к своей прежней мысли соединить эту пару. Он целыми днями думал, как лучше приняться за это, строил планы, придумывал хитрости. И когда ему казалось, что он нашел верный путь, он воскликнул вслух, точно дело уже было слажено:

— Да благословит вас Бог!

Но теперь он увидел, что все его планы вдруг рухнули. Осталось только одно: отказаться от всех усилий и предоставить будущее на волю Божью, ибо даже эта маленькая надежда, что Кетлинг перед отъездом предпримет какой-нибудь решительный шаг по отношению к Кшисе, недолго оставалась в голове Заглобы; и только из сожаления и любопытства он решился выведать у молодого рыцаря о дне его отъезда и о том, что он намерен делать прежде, чем покинуть Речь Посполитую.

Позвав его, Заглоба спросил его с опечаленным лицом:

— Делать нечего! Каждый лучше знает, что ему надо делать, и я не буду тебя уговаривать остаться здесь, но мне хочется знать, когда ты вернешься…

— Разве я могу отгадать, что меня ждет там, куда я еду, — отвечал Кетлинг, — какие дела, какие случайности? Вернусь, если смогу, останусь навсегда, если буду вынужден.

— Вот увидишь, тебя сердце будет тянуть к нам.

— Дал бы Бог, чтобы могила моя была на этой земле, которая дала мне все, что могла дать.

— Вот видишь! В других странах чужеземец до самой смерти остается пасынком, а наша мать сразу раскрыла тебе объятия, как родному сыну.

— Правда, святая правда! Эх, если бы только я мог… Со мной все может случиться в старой отчизне, только счастья не случится.

— Ха! Я говорил тебе: устройся, женись, ты не хотел меня слушать. А будучи женатым, если бы даже ты и уехал, то должен был бы вернуться. Ведь не стал бы ты, полагаю, жену увозить за море. Я тебя уговаривал, да что же, ты не хотел меня слушать.

Тут пан Заглоба стал внимательно смотреть в лицо Кетлингу, ожидая от него каких-нибудь объяснений, но Кетлинг молчал, опустив голову, и уставился глазами в пол.

— Что ты на это скажешь? Хе? — говорил минуту спустя Заглоба.

— Это было невозможно! — ответил медленно молодой рыцарь.

Заглоба начал ходить взад и вперед по комнате, потом остановился перед Кетлингом, заложил руки назад и сказал:

— А я тебе говорю, что возможно. Если это неверно, то пусть мне никогда больше не придется опоясываться вот этим поясом. Кшися — твой друг.

— Даст Бог, что и всегда будет другом, хотя нас и разделит море.

— Ну так что же?

— Ничего больше! Ничего больше!

— Ты с ней объяснился?

— Оставьте меня в покое. Мне уж и так грустно, что я уезжаю.

— Кетлинг, хочешь, я спрошу ее, пока время?

Кетлинг подумал, что если Кшися так желала, чтобы их чувства остались тайной, то, может быть, она будет рада опровергнуть их открыто, а потому он сказал:

— Я вас уверяю, что это ни к чему не поведет, и я так в этом уверен, что сделал все, чтобы заглушить в себе это чувство, но если вы надеетесь на чудо, то спрашивайте.

— Гм! Если ты заглушишь свое чувство к ней, — сказал с горечью пан Заглоба, — то мне уж действительно делать нечего. Только позволь тебе сказать, что я считал тебя человеком более степенным.

Кетлинг встал и, с жаром подняв обе руки кверху, ответил с несвойственной ему поспешностью:

— Какой смысл желать одну из этих звезд на небе? Ни я к ней взлететь не могу, ни она ко мне не сойдет. Горе тому, кто мечтает о серебряной луне!