Пантера, сын Пантеры (СИ)

— Но в тюрьме, куда заключили Пророка, приступили к нему друзья и сказали: ты всю честь забрал себе. Ты сделал нас недостойными твоего учения и не сопричастными мученичеству твоему и твоей славе.

— Пророк же знал, что ни у одного из них, говорящих такое, нет силы, чтобы воссоздать себя из праха, ибо не были они теми учениками, что превосходят учителя или хотя бы, как заповедано, достигают его вершин. И отказал им снова.

— Тогда самый юный ученик сказал: я поцелуем указал на тебя, я предал, и оттого мне надлежит умереть вместо тебя. Мы с тобой схожи, как два брата, и стража не сможет различить нас во время от солнечного захода до восхода луны.

— Пророк согласился с ним и отослал всех прочих учеников, и они ушли обиженные оттого, что им ничего не досталось. И распустили клевету.

— А в своем узилище тихо сказал пророк: это на мне сходятся все пути, не на тебе. Нет смысла в твоей жертве и твоей смерти. Но ты один изо всех можешь это понять, принять и смириться.

— Ученик не посмел попрощаться с Пророком и тихо ушел. Говорят, потом он проклял судей и бросил им в лицо деньги, что взял от них из притворства. А затем повесился на дереве, потому что хотел стать навечно проклятым, как всякий повешенный на древе, и навеки уподобиться учителю, казненному сходно: уподобиться не в славе и чести, как прочие ученики, а в позоре».

— Или, скорее всего, его прикончили другие учителевы доброхоты, — ответил на то Эшу, — но всё равно предсказание исполнилось. Даже вдвойне.

— Предсказания всегда исполняются в том размере, в каком следует, — возразил Бенедикт, — потому не заботься больше об этом. Моя участь — не твоя участь. Уходи лучше, пока дают.

Так говорил он, ибо разговор происходил на глазах у официальных лиц в масках и камуфляже, но в кабинете директора. Нынешнее руководство города хотело показаться гуманным — а заодно и личный досмотр легче было произвести.

Тогда Эшу, вздохнув, удалился из кабинета — и из игры.

— Что я взял из первого сна? — говорил себе Эшу. — Из беседы себя самого с собой самим? Мира не изменил, во всяком случае. Зато обрел новую силу и утвердился в своей истинной природе. А это уже немало.

Разрушитель, или Галиен

Прозвучала вторая строфа. Это был второй Сон, и новый Эшу почувствовал, что вошел в него, как меч в ножны. И узнал о Сирре больше, чем кто-либо мог сказать ему на словах. Это знание не удержалось в нем позже, потому что вид Сирра зависит от того, кто воспринимает его, и для каждого иной. На смену чужому знанию пришло свое.

Найденыша в Сирре воспитывали как сына всех мужчин. В Библе представляют себе Сирр как страну Востока, с бородатыми мужчинами, любящими многих жен. Но у него не росла борода: на бледных, слегка смуглых щеках не виднелось синевы, только над верхней губой темнел пушок. Зато темные кудри падали до самой талии — он не стриг их по обету, как, впрочем, делает любой сиррский отрок, пока не станет воином и не возьмет себе девушку для сердца; волосы приходилось закручивать в узел или заплетать в две косы.

Жена имеет силу и право укротить мужественность. В него влюблялись все женщины Сирра и мечтали возвести на свое высокое ложе (как в Сенегале, к ложу вела узорная кованая лестница), но он был целомудрен.

И все же была у него с молодых лет одна подруга, как он сам, найденыш или аманат, дочерь всех жен.

Нет больше радости в любом доме Сирра, чем взять ребенка на кормление, даже если весь дом и без него звенит детскими голосами. Сам Синайский Лев Пустыни, Шамс, называл найденыша своим ребенком и, по слухам, имел на то право. Он же и дал мальчику имя: Галиен, Гали, Гала по-библиотски.

«К нам в Сирр, — говорил ему Шамс, приезжали посланники других стран, дипломаты и торговцы, и одаривали нас. Лучшим даром были книги, которых мы не знали раньше и которым мы давали новую жизнь: переводили, переписывали, вдохновлялись ими. По обычаю древней страны Син, мы считали приносящих дары своими данниками и сторицей возвращали им их приношения, чтобы вещи, остающиеся в наших руках, не предали нас самих. Не то чтобы мы боялись чего-либо и хотели купить чужую дружбу и приязнь — нет, ведь такое не покупается, ибо ему нет цены. Но ради дружбы мы брали из чужих земель заложников мира, малолетних аманатов, и держали рядом со своими детьми, чтобы, отослав их по достижении взрослости, умножить число своих друзей в отдаленных землях и на окраинах, что раскачиваются между Библом и Сирром, как качели.

И вот среди таких детей, юных аманатов, была дочь мелкого царька одного из окраинных княжеств, Нарджис-хатун, темная, как мед, сладостная, подобно кисти позднего винограда, гибкая и смелая, как те, чье имя стало названием девушек царицы Сирра, почетной супруги царя. Та самая, вместе с которой вы служили в гвардии моего господина. Издавна были у нас полки мужчин и полки женщин, но женщины всегда стояли ближе к трону и были яростней и неукротимее в бою.»