Паоло и Рем

И эта сухая и неприветливая картина, и линии, повторяющие края, и всаженный в самую середину нелепый крест, и сползающее вниз под действием собственной тяжести, с повисшими руками сломанное тело с морщинистым животиком... толпа оборванцев, глазеющих в ужасе... две старые потрепанные бабы, толстяк, заказавший весь этот вздор, и он сюда затесался, в углу холста...

Все это безобразно, ужасно, землисто, - и безысходно, смертельно, страшно, потому что обыденно, сухо, рассказано деловито, без торжественного знания -- через века, без подсказок, какой особенный и неожиданный отзвук будет иметь эта обычная для того времени история...

Паоло будет оскорблен в лучших чувствах, говорят, он преданный католик, молится, бьется лбом об пол, старый дурак, а как грешил!.. носит свечку, и вообще...

Зачем идешь?..

x x x

Может, "Снятие с креста" и было протестом, а "Возвращение" - тем словом, которое Рем предлагал взамен... но существовала еще одна картина Паоло. на которую Рем ответить не мог, такой она была наглой, пустой, бравурной, безжалостной... И написанной с особым блеском и мастерством, которые отличали Маэстро в молодости, когда его мужеству и силе не было предела, и он не искал помощи учеников и подмастерьев. "Охота на крокодила и бегемота" на пустынном алжирском берегу.

В этой "Охоте" собралась вся мерзость... и все величие. Но о ней потом, Рем не мог вспоминать о ней, он только покрутил головой, отгоняя роскошное видение, как отшельник отгоняет соблазнительный образ.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ПРОДОЛЖЕНИЕ ПУТИ.

x x x

Путь его лежал через деревню, он проходил эти места особенно неохотно, потому что не любил показывать себя людям. Он был уверен, что все смотрят на него и не одобряют его мешковатую одежду, старые ботинки, и особенно связку холстов, которые он тащил то под мышкой, то на плече. Ему казалось, что деревенский люд воспринимает занятие художника как непростительную слабость, недостойную мужчины, а он был взрослый мужик, служил бы в армии, если б не страдал сильным плоскостопием. Он ошибался, относились к нему не неприязненно, а враждебно, и не за живопись, а за то, что независим и, пусть не богат, но обеспечен. И они судачили в кабаках - сколько всего можно было бы пропить и проесть, а этот сидит и кропает картинки, за которые никто и гроша не заплатит, не то, что сеньор, скажем, Блумарт... или нет, сеньор Паоло, конечно, Паоло, богач, красавец... и женился лет пять тому назад на молодой девке, а сам раза в три ее старше,. вот ловкач!

Он выбрал самую дальнюю дорогу, она шла по краю селения, через заросший старой жухлой травой пустырь, с большими кучами камней то здесь, то там. Крестьяне вытаскивали их из своих полей и свозили сюда, сваливали, и трава поэтому росла кое-как, пробивалась меж камней. Эти круглые или овальные кучи все росли, с каждый годом их количество увеличивалось, потому что камни странным образом появлялись на полях снова и снова, стоило только чуть копнуть, перевернуть верхние слои.

x x x

Чтобы пройти по этому пути, следовало перевалить через дамбу, этот гребень заслонял Рему поле зрения. Поднявшись, он увидел, что все пространство перед ним, а это метров пятьсот, не меньше, выжжено, черным-черно: траву спалили, не пожалев даже мелкие деревья и кусты, торчащие из камней, - огонь опалил им кору, и все они были обречены умереть.

Он ходил по этой дороге раз в месяц, к старику. который держал небольшой банк, вернее, просто договорился с окружающими, что будет хранить их капиталы, и делал это исправно уже лет пятьдесят. Через него Рем получал деньги, которые платил ему банк в столице. Так распорядился отец -- сыну ежемесячная сумма, достаточная для скромной жизни, и ни копейки больше, это были проценты, а весь капитал завещан внуку. Так что истратил деньги за месяц и соси лапу до следующего листка календаря. В тяжелые дни он жарил картошку, или варил ее, толок пюре потемневшей деревянной колотушкой, добавлял густого молока, благо страна молочная, но тут, к счастью или несчастью, трудно определить, появлялся сосед -- "попробуй, говорит, помнишь поросенка..." и на столе снова окорок с потемневшей золотистой корочкой и розовым сальцем, бурыми прослойками мяса... Он снова жует, погружен в свое обычное почти беспамятное состояние, мыслями не назовешь, беспомощно морщит лоб...

Он был благодарен родителям, но иногда чувствовал досаду, что не может взять и потратить часть денег, он иногда хотел. И продать свою усадьбу не мог, но это его не мучило. В отличие от своего мятежного учителя, он никуда не собирался, был доволен тем, что имеет, жил спокойно; он любил свою землю и тишину, витавшую над домом. Укрепили дамбы, прогнали врагов, заключили с ними мир, и наступил покой. Блажен, кто попадает в такую щель истории, в такие вот пустоты времени, когда оно течет кое-как, само себя не замечая, и человек, поглощенный собой - домом, миром, своим делом, чувствует тишину, слышит тишину.

Но и в благословенном времени бывают неприятности, и люди вовсе не ангелы, да...

x x x