Паоло и Рем

Вид сожженного поля вызвал в нем сложные чувства - огорчение, потому что он сочувствовал всему живому, и траве, и чахлым деревцам, и даже камням, многие из которых почернели и потрескались от жара... и досаду он чувствовал, и злость, и мгновенный упадок сил - он всегда зависел от настроения, у него быстро опускались руки, стоило только жизни произнести суровое слово. И также быстро он отряхивался, приходил в себя - умел забывать, ведь столько интересного он видел вокруг, и в своей голове!.. Он одушевлял весь мир, окружавший его. Сочувствие и есть одушевление всего, что нас окружает, будь то камень, вода, земля... все ему казалось живым.

"Ну, что за дикари... - он сказал с горечью, потому что принадлежал этому племени, и в такие минуты стыдился своей принадлежности. - Сколько им объясняли, выжигать траву вредно, погибают мелкие животные, населяющие поле, а заново вырастающая трава бедней и грубей той, что росла..."

Бесполезно, люди ничего слышать не хотели, они привыкли жить вот так, и защищали это право во всем - и в войне, когда отстаивали с редким мужеством свою свободу, и в таких вот досадных мелочах, проявляя невежество и дикость.

Скоро мысли его снова вернулись к картинам, пейзажи под небом и на холстах обладали для него одинаковой силой.

x x x

Шагая по выжженному полю, он вспомнил еще одну картину Паоло, она висела в том же музее. Та самая, знаменитая на весь мир "Охота"! Паоло решил, пусть покрасуется на людях до осени, а потом отправится в Испанию сложным путем: ее, огромную, навернут на деревянный вал и повезут через несколько стран, и даже через горы. Дело стоило того, испанец, король, платил Паоло бешеные деньги за эту совершенно невозможную, невероятную вещь.

Картина была гениальной, и Рем, при всем возмущении, это понимал.

Гениальной -- и пустой, как все, что выходило из-под кисти этого красивого, сильного, богатого человека, который прожил свою жизнь, беззаботно красуясь перед всем миром, и кончал теперь дни, окруженный роскошью своего имения, раболепством слуг, безусловным подчинением учеников, обожавших его...

Так Рему казалось, во всяком случае.

-Чему я могу научиться у него? -- он спросил у Зиттова, это было давно.

- Он -- это живопись. Только живопись. Глаз и рука. Зато какой глаз, и какая рука! А в остальном... сам разберешься, парень.

Но вернемся к картине.

x x x

Ничего чудесней на свете Рем не видел, чем это расположение на весьма ограниченном пространстве холста множества человеческих фигур, вздыбленных коней, собак, диких зверей... Все было продумано, тщательнейшим образом сочинено - и песок, якобы алжирский, и пальмочки в отдалении, и берег моря, и, наконец, вся сцена, чудовищным и гениальным образом закрученная и туго вколоченная в квадрат холста. Как сумел Паоло эту буйную и разномастную компанию втиснуть сюда, упорядочить, удержать железной рукой так, что она стала единым целым?..

Рем думал об этом всю зиму, ветер свистел над крышей, огонь в камине и печи гудел, охватывая корявые ветки и тяжелые поленья, пожирая кору, треща и посвистывая... Со временем Рем стал видеть всю эту картину, или сцену, в целом, охватил ее взглядом художника, привыкшего выделять главное, а главным было расположение светлых и темных пятен.

И, наконец, понял, хотя его объяснение выглядело неуклюже и тяжело, как все, что исходило из его головы. К счастью, он забывал о своих выдумках, когда приступал к холсту.

x x x

Винт с пятью лопастями - винт тьмы, а вокруг него пространство света, и свет проникал свободно между лопастями темноты, и крутил этот винт, - вот что он придумал, так представил себе картину Паоло, лучше которой тот, кажется, ничего не написал, - со временем в его работах было все больше чужих рук. Теперь он давал ученикам эскиз, они при помощи квадратов переносили его на большой холст, терпеливо заполняли пространство красками, следуя письменным указаниям учителя -- рядом с фигурами, мелко и аккуратно, карандашом.... Потом к холсту приступал самый его талантливый и любимый ученик, он связывал, объединял, наводил лоск... и только тогда приходил Учитель, смотрел, молчал, брал большую щетинистую кисть, почти не глядя возил ею по палитре, и вытянув руку, делал несколько легких движений здесь, здесь... и здесь... "Пожалуй, хватит..."

Но на этом полотне совсем, совсем не так!.. Сделано в едином порыве одной рукой.

x x x