Папа Сикст V

По правую сторону от Анжелики сидел молодой граф Проседди, известный под именем Павла, племянника маркиза Подлевского. Анжелика несколько интересовалась юношей; ей нравился цинизм иезуитского воспитанника. Отец Гуерра сидел рядом с синьорой Жеронимой, особой лет сорока, приглашенной, очевидно, чтобы придать некоторую серьезность собранию. Синьора Жеронима была вдовой одного очень важного чиновника при святом престоле; ее гордый вид и черный туалет внушали невольное уважение. Маркиз, или, правильнее, иезуит Гуерра как нельзя более соответствовал серьезной соседке. Он говорил мало и с большим апломбом, лишь только иезуит замечал, что кто-нибудь из присутствующих увлекался, мнимый маркиз тотчас же бросал на него холодный гордый взгляд, как бы напоминая о приличиях. Затем далее сидели: знаменитый кавалер Марио Сфорца, бывший гонфалоньер и генерал папских войск, монсеньор де Марти, Карл Гербольд и пять молоденьких, красивых подруг Анжелики. Сначала ужин был весьма скромен. Все держали себя чрезвычайно прилично. Лакеи, одетые в парадные ливрейные фраки, тихо, точно тени, переменяли блюда и наливали в стаканы вина; ничто не нарушало общего порядка; но мало-помалу глаза загорались, щеки краснели и голоса делались все громче и громче. Знаменитые в то время вина Греции и Испании начинали кипятить кровь присутствующих. Но, несмотря на все это, гости не выходили из границ приличия, хотя речи их о внутренней политике были весьма либеральны. Разговор, конечно, касался реформ царствующего папы Сикста V.

— Что касается меня, — говорил монсеньор де Марти, — я нахожу, что некоторые распоряжения Сикста вполне основательны. Действительно, необходимо было положить предел своевольству бандитов. Представьте себе, что эти негодяи дошли до неслыханной дерзости: они ограбили моего повара, возвращавшегося с двумя жирными каплунами!

Все расхохотались, услыхав об этом несчастье монсеньора.

— Затем, — сказал Карл Гербольд, — я не понимаю основания для недовольства Сикстом. Все его распоряжения вполне законны; конечно, полиция часто чересчур усердствует.

— О, молодой человек, сразу видно, что вы иностранец и не знакомы с Римом, — вскричал Марио Сфорца. — Вы не знаете, какая была жизнь у нас, синьоров, в Риме при покойном папе. Все мы пользовались абсолютной свободой. Понравилась ли хорошенькая крестьянка кому-нибудь из нас? Двух сбиров достаточно было, чтобы доставить ее к нам во дворец. Какой-нибудь синьор нам наскучил? Вовсе не требовалось приказывать убивать его; довольно было сказать при ком-нибудь из его слуг следующие слова: «Ах, как мне надоел этот господин!..» И на другой день он был уже мертв. Если нам понадобилось украсть какую-нибудь монашенку? Это было делом самым легким: наши люди врывались в монастырь, похищали ту, которая нам нравилась, ну, конечно, молодцам за их подвиг предоставлялась некоторая свобода действий в монастыре… Мы же вполне удовлетворены.

Все присутствующие горячо аплодировали.

— Синьор Марио вполне прав, — отозвалась одна из молоденьких дам, — при покойном папе все синьоры совершенно свободно веселились и никто им в этом не мешал. Вот, например, я четыре года назад была честной и бедной швеей в Борго; к величайшему моему несчастью, Альфонс Орсини граф Питильяно обратил на меня внимание.

— Но граф Альфонс, по всей вероятности, наградил тебя, если ты ему понравилась, — перебила рассказчицу Анжелика.

— Да, наградил, — отвечала молодая женщина, — но мне бы не хотелось получать его наград. Я помню, один раз ночью, возвращаясь домой, я встретила двух подозрительных личностей… В эту ночь мать долго ожидала моего возвращения домой!

Сказав это, молодая женщина опустила голову на грудь и задумалась под влиянием горьких воспоминаний прошлого.

— Однако, моя прелестная барышня, — возразил монсеньор де Марти, — твое настоящее положение вовсе не печально. Из бедной швеи ты преобразилась в синьору, жизнь которой полна удовольствий… Все за тобой ухаживают, твои поцелуи оплачиваются весьма дорого… Теперь ты богата, живешь в роскоши, в удовольствиях и, надеюсь, вполне счастлива?

Куртизанка подняла глаза, полные невыразимой тоски, на князя церкви и сказала:

— Да… я счастлива… очень счастлива…

Проговорив эти слова, она одним духом выпила стакан испанского вина.

Иезуит беседовал с синьорой Жеронимой.

— У вас, кажется, прекрасное здоровье, — говорил иезуит, — судя по свежей вашей красоте и замечательному блеску выразительных глаз.

— О, господин маркиз, — отвечала вдова, скромно опуская глаза. — Вы чересчур добры ко мне, но в моем положении я не должна поддаваться иллюзии, я чересчур стара; комплименты мужчин должны относиться к молоденьким.

— Но если они вполне справедливы… Неужели вы думаете, синьора Жеронима, что все имеют склонность к бабочкам? Верьте мне, человек в моем положении и в моих летах всегда предпочтет спелый осенний фрукт весенней зелени!

Жеронима скромно опустила глаза.

— Скорее я могу сомневаться в вашей взаимности, — продолжал иезуит, — моя молодость прошла, и ничего нет удивительного, если вы меня лишите взаимности.