Папина дочка

Я шла по набережной, хмуро глядя себе под ноги. Окружающий мир будто вовсе пропал для меня, исчез, растворился в пелене, застилавшей раскрасневшиеся глаза. И только шум прибоя исподволь изводил неукротимое пламя ненависти в душе. Руки мои всё ещё тряслись, а губы были самозабвенно сжаты. Сжаты до боли. Сжаты, дабы не проронить ни стона едва сдерживаемых рыданий.

«Как он посмел! – левая щека по-прежнему горела. – Выходит, ему можно напиваться едва ли не каждый божий день, а я должна радоваться жизни, ничего не замечая? Неужто не понятно, что я такой же человек, как и все, что у меня тоже сердце не каменное? И если отцу тяжело, то мне тяжелее вдвойне. Он – взрослый мужчина, и не в силах держать себя в руках. Так что же, спрашивается, можно требовать от меня? Почему эти взрослые столь эгоистично считают, что только они могут по-настоящему испытывать боль?»

Я спустилась к самой воде и села на холодную бетонную тумбу. Ветер, пропахший тиной, был здесь куда крепче. Он вмиг растрепал волосы и, минуту спустя, вероломно пробрался под одежду. Я замёрзла, но упрямо не хотела уходить. Короткие суетливые волны настойчиво бились о неприступный камень. Где-то вдалеке за спиной одна за другой проносились машины. На набережной было безлюдно, и потому я полюбила бывать здесь, бывать всё чаще и чаще.

Я неловко похлопала по карманам, потом сунула дрожащую руку в рюкзак, пока не нашарила пустеющую пачку. Оттуда предательски выглянули две измятые сигареты.

«Долго не просидишь, придётся бежать в магазин. Впрочем, так даже лучше, потому что, если удастся наскрести денег, можно будет взять бутылочку пива, и тогда смысла идти в школу уже не останется вовсе».

Я жадно, до боли в лёгких, затянулась и стремительно выпустила ядовитую струю дыма. Почему-то стало легче.

Клубящийся зловонный дым. Стальной монолит неба. Серые дома на противоположной стороне реки. Обугленные остовы голых деревьев. Бесцветный мир. Бессмысленная жизнь.

Бессмысленная как всегда… но теперь ещё и пронзительно беспощадная!

Из растерзанной груди сердце выскочило и упало на шершавый бетон. Оно по-прежнему мужественно сжималось, но острые камушки при этом всякий раз оставляли на нём жестокие ссадины, безжалостно раня нежную плоть.

«Бедное маленькое сердце, откуда в тебе силы терпеть эти раны? Как в тебе способно вместиться столько боли? О, Господи! Почему ты так безжалостен, так ненавистен ко мне? Почему обрёк на эти муки? Почему? Почему… Почему!»

Я громко ревела, сотрясаясь всем телом. Слёзы залили лицо, и их стало более бессмысленно утирать промокшим насквозь рукавом. Распухшие, прокушенные в пылу губы кровоточили… но сильнее всего кровоточило бедное маленькое сердце.

А в руке дымилась дотлевающая сигарета…

***

Говорят, что время лечит… Время ничего не лечит! Оно лишь увлекает в безумном водовороте жизни, оставляя боль позади. По закону перспективы издалека беды и несчастья всего лишь кажутся меньше. Если только настырный взор, обращённый назад, в нерадивую годину, не возвратит их вновь в пределы мировосприятия.

Миллиарды беззащитных людишек на планете, несущейся сквозь ледяную бездну Вселенной, словно ветхозаветный Лот, страшась оглянуться, бегут от своих Содом и Гоморр, и безжалостный ветер спекает кровь на ранах исстрадавшихся, истерзанных сердец. Увы, это единственное забвение, которое может пожаловать время… но вряд ли трепещущий в агонии станет уповать на большее.

– Эй, Лита, иди к нам! – послышалось грубое со стороны школьной площадки. – Сестрёнку тоже можешь прихватить.

Ребята язвительно загоготали, упиваясь собственной бестактностью. Они обменивались колкими замечаниями вполголоса, ехидно пялясь и попеременно сплёвывая на землю.

Кати страдальчески посмотрела на меня.

– Никуда я не пойду, солнышко, – пришлось сказать тихо, но достаточно твёрдо для того, чтобы унять её беспокойство.

– Никогда-никогда?

– Никогда-никогда, – я расплылась в невольной улыбке и с нежностью коснулась золотистой макушки девочки. Разве могла променять я блеск глубоких ангельских глаз на большее из того, что способны были предложить остальные, даже все вместе взятые?

– Постой, принцесса! Ну, хоть вечерком загляни, у Брюса сегодня отменная вечеринка намечается, – чуть разбавив тон просительными интонациями, не унимались ребята. Порою они становились назойливыми до безобразия, но меня это нисколько не беспокоило. Впрочем, их претензии не были безосновательными – я уже неделю как игнорировала компанию. Парней это, ясное дело, задевало и нервировало, но мне их волнения были индифферентны, ибо отныне у Литы Корош появились дела поважнее.

Конечно, я не могла заменить Кати мать, не стоило даже пытаться, но любила её не меньше, а то и больше. Я не знала, как малышка переживала происходящее, по крайней мере, мне никогда не доводилось видеть её в отчаянии. Одному богу известно, какие кошки скреблись при этом у неё на душе. На собственной шкуре прочувствовав боль утраты, ни дня не переставая думать об этом, я не могла позволить сестре испытать всю скорбь безотрадного одиночества, безысходности и беспомощности.