Пара из дома номер 9

– Это правда. А я? Сколько раз ты виделась со мной? И когда ты приезжаешь в гости, то привозишь с собой одного из своих многочисленных отвратительных парней. И не притворяйся, будто ты рада этому ребенку. – Я уже на взводе и не могу остановиться, хотя знаю, что веду себя как стерва. – Я видела по твоему лицу, как ты была разочарована, когда я сказала тебе! Ты жалела, что родила меня такой молодой, но это не значит, что я такая же! Ты с нетерпением ждала каждого лета, чтобы избавиться от меня, а потом пойти в загул, как подросток, бросив отца и шляясь с другими мужчинами. И ты удивляешься, почему я ближе к бабушке, чем ты!

Наступает потрясенное молчание. Я не могу поверить, что сказала это. Я не смею смотреть на маму. Я не склонна к конфронтации. Наверное, виноваты мои гормоны из-за беременности. Тем не менее я знаю, что именно это чувствую на самом деле – и чувствовала на протяжении многих лет. Сказать по правде, мне становится легче, когда я выплескиваю это наружу.

Мы продолжаем ехать в напряженном, неуютном молчании. Мои ноги дрожат. Краем глаза я вижу, как мама вытирает слезу со щеки, и меня охватывает раскаяние.

– Извини, пожалуйста, – говорю я. – Я не имела в виду все это.

– Нет, имела, – тихо возражает мама.

– Это все гормоны. Я просто чувствую себя такой, такой… злой!

– Знаю. – Она улыбается мне, глаза у нее мокрые. – И я согласна, что не всегда была хорошей матерью. Я совершала ошибки…

– Мама, не надо!

– Это правда, и ты тоже будешь их совершать, что бы ты сейчас ни думала. Но я никогда не жалела, что у меня есть ты. Ни на секунду. Мне бы не хотелось, чтобы ты считала, будто я жалею.

Я сглатываю комок, образовавшийся в горле.

К этому времени мы уже доезжаем до «Элм-Брук», и я сворачиваю на парковку. Когда перевожу рычаг коробки передач в нейтральное положение, мама накрывает мою руку своей.

– У нас все в порядке?

– Конечно, – заверяю я. Если я испытываю трепет при мысли о рождении ребенка в двадцать четыре года, то могу только представить, как страшно было моей шестнадцатилетней маме. Я не должна была говорить эти ужасные вещи.

Джой встречает нас у двери со своим обычным измученным видом. Она выглядит более напряженной, чем обычно, но я могу понять почему. Наверное, ей никогда раньше не приходилось сталкиваться с тем, что полиция приходит опрашивать кого-то из ее жильцов.

Мы собираемся в вестибюле, мама стоит с мрачным видом. От уродливых завитков на ковре мне становится нехорошо.

– Полиция уже здесь? – спрашивает мама у Джой.

– Там. – Джой указывает на комнату, в которой мы были в прошлый раз. – Я схожу за Роуз. Она все еще в своей спальне. У нее была не очень хорошая ночь. Я принесу чай.

Тревога подкатывает к моему горлу.

– В каком смысле – не очень хорошая ночь? – спрашиваю я.

– Она постоянно просыпалась, плакала… Такое иногда случается с нашими постояльцами. Они забывают, где находятся, и пугаются. В любом случае, если вы не возражаете пойти туда, – она толкает дверь и встает напротив, чтобы мы могли пройти мимо нее, – я сейчас приведу Роуз.

Сержант Барнс уже в комнате, на этот раз с другим напарником, женщиной примерно моего возраста. Они сидят в тех же креслах по обе стороны камина и встают, когда мы входим. Сержант представляет женщину как констебля Люсинду Вебб. У нее медная грива, разметавшаяся по плечам узорчатой блузки. Я замечаю, что на этот раз Джой выставила только два дополнительных стула.

– Садись здесь, – говорит мама, указывая на один из стульев. – Я могу и постоять.

– Ты уверена?

– Конечно. Садись!

Мы ведем себя друг с другом неестественно. Сверхвежливо. Но я делаю то, что она говорит.

Наступает неловкое молчание, и я мысленно благодарю Джой, когда дверь открывается и в комнату входит бабушка. При виде нее у меня на глаза наворачиваются слезы: она выглядит испуганной, как маленькая робкая девочка. Мне хочется заключить ее в объятия и унести подальше от всего этого. Она выглядит еще более худой в своем розовом вязаном джемпере и плиссированной юбке, и я беспокоюсь, что она мало ест. Замечаю на ней золотое ожерелье и такие же серьги, которые я узнаю, и начинаю гадать: быть может, кто-то из сиделок надел их на бабушку сегодня утром, чтобы та хорошо выглядела?

Бабушка садится рядом со мной, часто моргая, как птичка. Я протягиваю руку и касаюсь ее ладони.

– Бабушка…

– Кто ты? – спрашивает она, и я чувствую себя так, будто меня ударили ножом в сердце.

– Это я, Саффи, – отвечаю я, стараясь не заплакать.

Прежде чем она успевает отреагировать, мама приседает на корточки рядом с ней.

– Мама, – говорит она. – Не нужно бояться. Полиция просто хочет задать тебе еще несколько вопросов.

– Зачем? – спрашивает бабушка, потом поворачивается ко мне, недоумевая, но в ее глазах появляется узнавание. Я сжимаю ее руку.

– Все в порядке, бабушка, – успокаивающе произношу я. Мама встает и нависает надо мной, отчего волосы у меня на затылке шевелятся. Жаль, что для нее нет стула. Почему Джой не принесла его?

У сержанта Барнса закатаны рукава. Уже не так жарко, как в прошлый раз, но даже сейчас у него на лбу поблескивает пот.