Парень для «Sекса»

Догадавшись, что мы все слышали, Макс принял цвет лежалого сыра. Зубы скрипнули, желваки вздулись.

– Ты не должна сейчас на работе быть? – прорычал он так, словно сам платил мне зарплату.

– Мы пообедать зашли, – в моем голосе хрустел арктический наст.

Макс подвигал челюстью взад-вперед.

– У тебя, блядь, бесплатная столовая?

Я вспомнила женские стоны. И подумала, как низко с его стороны заподозрить, что я кормлю его продуктами чужих мужиков.

– Я вчера Диме суп делала, – отрезала я. – Пол кастрюли осталось…

Я собиралась сказать, что деньги на продукты тоже дал Дима, но Макс снова начал меняться в цвете.

– ДИМЕ? – повторил он голосом Смерти. – Блядь!.. ДИМЕ?!

***

Мы вернулись в квартиру.

Макса трясло и когда он предложил побеседовать, я не посмела ему отказать. Тимура отослала назад в редакцию. Мне не хотелось, чтобы Макс накостылял и ему. За то, что Тима и Дима звучит похоже.

– Какого хера ты варишь суп Диме?! – его трясло.

Меня саму трясло от яростного желания рвать ногтями его холеную морду, но… понимая, что даже самая отважная моська и секунды не продержится против боевого слона, я кратко все ему рассказала.

Вместо того, чтобы успокоиться и заткнуться, Макс взбесился еще сильнее. На его губах вскипела слюна.

– Прям, блядь, от пуль собою закрыл!.. – взревел он, пинком послав табуретку в стену. – Суп, блядь! А второе и компот ему не надо было?!

– У него просто разыгрался гастрит, – жалко блеяла я.

– И эпилепсия! – он снова начал вскипать.

Я смолчала, ненавидя его все яростнее и все яростнее при этом желая. Если у кого на этаже и был приступ, то не у Димы!.. Но я молчала. Иначе, лежать мне сегодня в гипсе, как египетской мумии.

Ломая руки, как Русалочка перед последним рассветом, Макс расхаживал по кухне, возбужденный донельзя. Его грудные мышцы, и без того довольно заметные, вздувались словно две пузатые гири.

– Когда речь шла о чмыре, вроде Азы, надо было просто-напросто послать его на хуй и позвонить мне! – орал Макс, словно это я с кем-то трахалась, пока он наваривал девчонкам супы. – Ты знала, блядь, что Кан будет в «Велике»! Вот почему так рвалась туда без меня! И теперь опять пиздишь мне в лицо. Думаешь, я тупой?! Не видел, как ты по нему текла, прямо у меня перед носом?

Он гарцевал по кухне, как буйный тяжеловоз и матерился, словно извозчик, приписывая мне все новые и новые сакральные знания. Не в силах понять, с чего он так взбеленился, я, против воли любовалась игрой его мышц под тонким свитером и блеском отбеленного в Китае оскала. Как я любила Макса сейчас. Его животную, обращенную ко мне страсть, свирепую как лесной пожар. Ах, почему он не был таким со мною в постели?..

Упруго расхаживая по кухне, сын учительницы русского языка, объяснялся так виртуозно, что приличных слов почти что не требовалось.

– У этого мудака, сука, только в одном Хабаровске три фирмы блядей! Что же, сука, ни одна не могла ему суп, сука, сварить?!!

– Одна могла и сварила! – напомнила я. – Теть Жанна улетела еще вчера…

Макс сбавил тон, не зная, как взять эпитет обратно. Он поступил, как мужик: наклонился, схватил меня за плечи и довольно сильно встряхнул. Я вырвалась и вжалась в холодную стену.

– Если, блядь, тебе сказали не нарываться, какого хуя ты нарываешься?! Ты могла ему что-нибудь сорвать и тогда что?.. Сколько раз тебя, блядь, спрашивать: ты понимаешь, кто такой Кан?!

Я мысленно перебрала своих информаторов.

Полковник уверял, что Дима в одиночку разворовал всю армию и продал страну, Бонечка – что он проститутка, Ирка, что все-таки – сутенер. Я лично думала, что кровь юной девы капнула случайно на его гроб и пробудила Диму от спячки.

– Я понимаю, кто такой Кан. Чего я не понимаю, так это какое право ты имеешь так на меня орать. Ты меня трахнул и бросил. Еще и лапши на уши навешал, что любишь и я теперь – твоя девушка!

– Ах, это я тебе лапши на уши на вешал?! Пиздишь на каждом шагу, а потом меня обвиняешь в том, что я не выставил себя еще большим кретином! Блядь, как я тебе, суке, поверить мог?! Я же собственными глазами…

– Мы просто были соседями!.. – перебила я.

– Ты с детства, дрянь двуличная, была в него влюблена! Знаешь, каково это? Такое выслушивать после всех твоих клятв?

– А мне каково? Учитывая, как он со мной обращается?

– Как он с тобой обращается?! В любви тебе объясняется, как напьется?

– Он издевался и ты прекрасно все понял!

– «Издевался», – Макс хмыкнул, щелчком достал сигарету и слегка приоткрыл окно. – За этот изощренный садизм его и прозвали Гестапо… Ты охренела, нет?

Он выглянул во двор с таким видом, словно вокруг стояли вражеские войска. Мощные плечи чернели на фоне ослепительно голубого неба. Цепь на шее сверкала, как змея, глотающая собственный хвост.

– Я каждый шорох из вашей квартиры слышу, – проговорил он глухо и безразлично. – А Кан вчера так орал, что его даже в «Пуле» слышали. И ты мне дальше будешь сказки рассказывать?

Я глубоко вздохнула. Проклятые стены были не из картона; из туалетной бумаги!

– Слышал бы ты, что мы из твоей квартиры все время слышим.

– А ты вой громче, чтоб заглушить!