Кстати, сам факт, что в модных магазинах Парижа клиентов обслуживают не женщины, а молодые мужчины, воспринимался во второй половине 1810-х годов как настоящая революция в торговом деле; до этого торговля предметами роскоши считалась сферой чисто женской. Революция эта немедленно нашла отражение на парижской сцене. К 1817 году относится эпизод, вошедший в историю французской театральной жизни под названием «война приказчиков». Дело в том, что в уже упоминавшемся водевиле Скриба и Дюпена «Битва гор», поставленном в театре «Варьете», был выведен в довольно смешном виде приказчик модной лавки г-н Коленкор (Calicot), который ведет себя совершенно несоответственно своему званию: носит усы и сапоги, как военный, показывается во всех модных местах (в «Английском кафе», на Гентском бульваре), как заправский щеголь, причем «на Бирже он рассуждает о музыке, в Опере – о торговле, но притом не пропускает ни одной новинки». Парижские приказчики сочли такой портрет оскорбительным, потребовали запретить пьесу, держали театр в осаде, освистывали представления, – впрочем, все это лишь разжигало интерес зрителей к представлениям. Используя создавшуюся ситуацию, театр даже поставил спектакль «Кафе театра “Варьете”», в котором люди разных званий возмущались тем, как их изобразили драматурги. Защищая свое право на сатиру, театр иронизировал над претензиями обиженных, которые предъявляли сочинителю комедий весьма специфические требования:
В конце концов парижские приказчики смягчились, а слово «calicot» («коленкор») с легкой руки Скриба и его соавтора вошло во французский язык как обозначение продавца из модной лавки.
Одной из форм торговой рекламы были вывески. В середине 1820-х годов было принято давать модным магазинам названия известных пьес («Железная маска», «Красная Шапочка», «Весталка», «Волшебная лампа» и проч.). Современник замечает, что мало кто мог с первого раза понять, какова связь между комедией или водевилем – и магазином шелка или кашемира. В погоне за «красотами слога» и эффектностью рекламы парижские лавочники часто упускали из виду комический контраст между товаром, которым они торговали, и вывеской, красовавшейся над их лавкой. Так, над лавкой мясника на улице Сен-Дени красовались букет увядших гвоздик и надпись «На добрую память»; вывеска «Три девственницы» зазывала в мастерскую портного, шьющего военные мундиры; «Святой Августин» предлагал чистку старых перьев для шляпы; «Ангел-хранитель» был занят отправкой посылок за границу; наконец, «Монах» сторожил вход в модную лавку. Злые языки утверждали: в лавке под названием «Святая правда» вас непременно обманут, в «Бретонской» гостинице вы обнаружите сплошь гасконцев, а если вы поселитесь в гостинице под названием «Мир и покой», знайте, что шум под окнами вам гарантирован.
В книге «Новые картины Парижа» (1828) вывескам посвящено несколько весьма выразительных страниц:
«Были времена, когда зевака, не выезжая из Парижа, исключительно благодаря знакомству с вывесками лавок и трактиров, мог изучить всю историю Европы и свести знакомство с целой толпой коронованных особ. Всякий, кто прогуливался по парижским улицам, мог отыскать намалеванные с большим или меньшим талантом изображения монархов, от самого могущественного государя до самого мелкого князька, над входом в какую-нибудь лавку. Смею предположить, что даже правитель княжества Монако или синдик Женевской республики удостоились в ту пору чести украшать своими портретами какое-либо из парижских торговых заведений.
Сегодня подобные вывески стали большой редкостью, и я с огромным трудом отыскал торговца табаком, избравшего своим патроном Фридриха Великого. Гораздо меньше стало теперь и таких торговцев, которые избирают своими покровителями святых мучеников, хотя в прежние времена, когда религиозные убеждения господствовали в обществе, подобные вывески встречались в Париже сплошь и рядом.…