Париж в 1814-1848 годах. Повседневная жизнь

Перед городской администрацией холера поставила множество проблем: больниц не хватало, поэтому приходилось срочно открывать временные приюты для заболевших парижан. В городе умирало по пять-шесть сотен человек в день, и нужно было предавать их земле, между тем обычных погребальных дрог также недоставало, и гробы приходилось грузить на телеги, обычно используемые для перевозки мебели. Это наводило на горожан ужас, поэтому было решено заменить телеги фиакрами, но там гробы полностью не помещались, и края их высовывались из открытых боковых дверей. Генрих Гейне продолжает свое мрачное повествование:

«Но самое безотрадное зрелище открывалось вблизи кладбища, где сходились похоронные процессии. Однажды, собравшись навестить знакомого, я поспел к нему в то самое время, когда гроб его ставили на дроги, и мне пришла мрачная фантазия отплатить ему за любезность, которую он оказал мне однажды; я нанял экипаж, чтобы проводить его до кладбища Пер-Лашез. <…> Когда, пробудившись от своих грез, я осмотрелся кругом, я увидел только небо да гробы. Я очутился среди нескольких сотен погребальных дрог, тянувшихся вереницей перед узкими кладбищенскими воротами, и не имея возможности выбраться, должен был провести несколько часов в этом мрачном окружении».

Когда же Гейне, наконец, оказался внутри кладбищенской ограды, ему предстало зрелище еще более страшное: холерные трупы в ямах, засыпанных известью.

Паника, возникшая в городе из-за эпидемии, возросла во много раз по вине префекта полиции Жиске. 2 апреля он выпустил весьма неуклюжую и непродуманную прокламацию, где извещал парижан, что некие «враги правительства» распространяют слухи, будто правительство стремится уменьшить число парижских жителей; для достоверности эти враги подсылают агентов-провокаторов, которые то ли притворяются, будто подбрасывают отраву в фонтаны и водоемы, то ли в самом деле отравляют их, – и все ради того, чтобы скомпрометировать правительство. Префект полиции хотел опровергнуть подобные слухи, но добился совершенно противоположного результата. В Сент-Антуанском предместье, например, можно было увидеть листовку, утверждавшую: «Холеру изобрели буржуа и правители ради того, чтобы уморить народ». Между тем в городе и так было неспокойно: 1 апреля, как уже говорилось в предыдущей главе, начался мятеж ветошников. Когда же народ поверил в то, что холеру сеют отравители, подосланные властями, на улицах разразились страшные сцены народной ярости и безумия, подробно описанные тем же Гейне:

«Народ собирался кучками и совещался главным образом на перекрестках, где находятся выкрашенные в красный цвет винные лавки, и там-то всего чаще обыскивали людей, возбуждавших подозрение, и горе им, если в их карманах оказывалось что-нибудь подозрительное! Словно дикий зверь, словно толпа безумных, набрасывался на них народ. Очень многие спаслись только благодаря присутствию духа; многие избегли опасности благодаря мужеству муниципальной гвардии, ходившей в тот день патрулями по всему городу; многие были тяжело ранены и искалечены; шесть человек безжалостно убиты. <…> На улице Сен-Дени я услышал знаменитый старый клич: “à la lanterne!” [на фонарь!] – и несколько исступленных голосов стали мне рассказывать, что вешают отравителя. <…> На Вожирарской улице, где убили двух человек, имевших при себе белый порошок, я видел одного из этих несчастных: он еще слабо хрипел, а старухи сняли свои деревянные башмаки и били его ими по голове, пока он не умер. Он был совершенно голый, в крови, избитый и растерзанный; с него не только сорвали одежду – ему вырвали волосы, половые органы, губы, нос, а какой-то мерзкий человек обвязал веревкой ноги трупа и потащил его по улице, все время выкрикивая: “Voilà le Choléra-morbus!” [Вот холера-морбус!] <…> На другой день выяснилось из газет, что несчастные, которых убили с такой жестокостью, были совершенно невинны, что подозрительные порошки, найденные у них, представляли собой камфару или хлор или еще какие-то противохолерные снадобья, а мнимоотравленные умерли самой естественной смертью от свирепствующей эпидемии».

На парижских интеллектуалов эти сцены произвели тяжелейшее впечатление: оказалось, что цивилизованный французский народ в трудную минуту проявляет такую же дикость, как русские «варвары» (до Парижа доходили слухи о расправах с мнимыми отравителями в Петербурге во время холерной эпидемии 1830 года).