Парк Горького

Интересно, подумал Аркадий, в Сентрал-парке бывший старший следователь узнает, почему его ненавидел покойный главный прокурор Москвы. И тем не менее слова Осборна звучали вполне правдоподобно. Он вспомнил разговор в бане, который вели Ямской, секретарь генерального прокурора, академик и судья. Намеки на предстоявшую кампанию против вронскизма были направлены против Ямского, а не против Аркадия!

Послышалась рок-музыка, и сквозь ветви глаза различили вдали цветные огни катка. Он даже видел движущиеся фигуры.

— Надо видеть парк в снегу, — сказал Осборн.

— Так сейчас идет снег.

— Люблю снег, — признался Осборн.

Снежинки беспорядочно кружились в свете ламп и автомобильных фар. С пьедестала Аркадия приветствовал бронзовый силуэт.

— Скажу вам, почему люблю снег, — сказал Осборн. — Никому еще не говорил. Потому что он прячет трупы.

— Имеете в виду Парк Горького?

— О, нет! Вспоминаю Ленинград. Я впервые попал в Советский Союз юным идеалистом. Как младший Кервилл, может быть, еще хуже. Никто больше меня не старался ради поставок по ленд-лизу. Я представлял Америку, старался не отставать от русских, делать даже больше, спал по четыре часа в сутки, месяцами ходил полуголодный, брился и переодевался, только когда приходилось летать в Москву, в Кремль, умолять какого-нибудь секретаря Сталина, зажравшегося пьяницу, чтобы он разрешил мне добавить к грузовикам, которые мы пытались доставить в Ленинград, сколько-нибудь продовольствия и медикаментов. Разумеется, блокада Ленинграда была одной из великих битв, одним из поворотных моментов в истории человечества, в ходе которой армия одного убийцы миллионов отбросила армию такого же убийцы миллионов. Моя роль, роль американца, состояла в том, чтобы как можно дольше продлить эту бойню. Так что и мы приложили руку. Погибло шестьсот тысяч ленинградцев, но город выстоял. Война шла за каждый дом — утром мы теряли улицу, а ночью ее возвращали. Или возвращали год спустя, находили всех, кто погиб год назад. Научились ценить глубокий снег. Когда прекращалась стрельба, стороны переговаривались между собой через громкоговорители. Русский громкоговоритель призывал немецких солдат перестрелять своих офицеров, немецкий громкоговоритель советовал русским перестрелять своих детей. «Лучше убить их, чем дать умереть с голоду. Сдавайтесь, приносите винтовку, и каждый получит по курице», — вещали немцы. Или: «Андрей такой-то, ваших двух дочерей съели соседи по дому». Меня это оскорбляло, ведь я же отвечал за снабжение города продовольствием. Когда взяли в плен офицеров вермахта, мы с Менделем взяли шоколада и шампанского и повезли их на пикник. Мы собирались позднее их освободить, чтобы, вернувшись к себе, они рассказали о том, как хорошо питаются в городе. Немцы подняли нас на смех. Они могли рассказать о тысячах умерших людей, которых видели в занятых ими частях города. Особенно они смеялись надо мной. Им было любопытно поглядеть на американца, который кормил русских. Неужели я всерьез считаю, спрашивали они, что несколько пайков, сброшенных с самолета или доставленных на санях, поддерживают жизнь миллиона людей? Они закатывались хохотом. Неужели я не могу придумать ничего умнее? И я придумал — перестрелял немецких офицеров. Это был мой ответ.

Они вышли из парка на Пятую авеню — линию, разделяющую простой люд и богачей. В окнах мерцали роскошные люстры, под навесами стояли привратники. Лимузин встал в переулке, а Осборн повел Аркадия в ближайшее здание. Лифтер в ливрее поднял их на пятнадцатый этаж. Там была всего одна дверь. Осборн отпер ее и провел Аркадия внутрь.

Света из окон было достаточно, чтобы разглядеть, что они стоят в фойе огромной квартиры. Осборн щелкнул выключателем, но безрезультатно.

— Сегодня были электрики, — сказал он. — Видно, не закончили.

Аркадий вошел в комнату с длинным обеденным столом и всего двумя стульями и, миновав буфетную с открытыми пустыми горками и сервантами, попал в кабинет с еще нераспакованным телевизором и снятой со стены легкой арматурой. Он насчитал восемь комнат, все почти пустые, за исключением, может быть, ковра или стула, означавших, что привезут что-то еще. Чувствовался запах знакомых духов.

Он прошел в гостиную, где через окно был виден парк, куда более красивый с высоты. Он увидел черные пятна озер и прудов и белый овал катка. Парк окружал частокол многоквартирных домов и отелей. Над ними — купола облаков.

— Ваше мнение? — спросил Осборн.

— Пустовато.

— Видите ли, в Нью-Йорке самое важное — вид из окна, — Осборн достал еще одну сигарету. — Я продал свои парижские салоны. Куда-то нужно было вложить деньги, а еще одна квартира здесь — вложение не хуже любого другого. Откровенно говоря, в Европе мне просто опасно. Гарантия физической безопасности — самая трудная сторона сделки.

— Какой сделки?

— С соболями. К счастью, я украл такое, что выгодно вернуть.

— Где соболи?