Парламент Её Величества

Машку, после слезливых писем и просьб, прислал дядюшка. Чем уж она ему так насолила, что вместо дальней деревни отправил девку в Курляндию, Анна не знала, да и знать не хотела. Спасибо дядюшке, что за бесплатно! Лишних денег для покупки крепостных у нее не было, а местные девки-чухонки, взятые в прислуги, быстро заболевали в холодных комнатах и помирали. Да и не понимали они по-русски ни бельмеса, хошь убей их.

Машка помогла Анне облачиться в теплый халат, натянула вязаные чулки и домашние тапки.

Герцогиня прокосолапила к зеркалу – единственному подарку несостоявшегося жениха, графа Мориса Саксонского[13]

. Откуда и денег-то взял? Приехал в Митаву нищебродом, с мечтой о герцогской короне. После того как светлейший князь Меншиков вытурил графа Мориса из Курляндии, тот попытался вернуть подарок обратно. Но кто же вернет дареное? А замуж-то ей хотелось так, что готова была выскочить за кого угодно. Сейчас-то уж поняла, что все, поздно. Ушли все ее сроки. На рожу ее никто не позарится, да и приданого нет.

Из помутневшего венецианского стекла на герцогиню смотрело привычное изображение – припухшая со сна физиономия немолодой (но еще не старой!) женщины, изрядно полной, с грубоватыми чертами лица и сальными волосами. И седина лезет – как ни закрашивай! Мешки под глазами… Правильно лекарь говорил, что нельзя много пить на ночь. Ну да ладно.

Анна знала, что она не красавица (матушка с детства вдолбила, что она уродина, каких мало, а не то что Катька или Прасковья), но ей думалось, что будь она дома, выглядела бы лучше. В России можно было ходить в баню хоть каждый день, распаривая лицо, изгоняя с него излишнюю брюзгливость, а волосы промывать в трех водах, да не щелоком, а настоящим мылом! А в Митаве этой ни в бане помыться, ни толком вообще помыться нельзя. А будь тут баня, волосы стали бы такими, как в юности, мягкими да шелковистыми, а не то что сейчас – пакля какая-то, что конский волос, из которого делают парики прижимистые остзейские бароны!

– Машка, еда-то готова? – подавляя зевок, спросила герцогиня.

– Готово, все готово, матушка, – затрещала девка.

– Ну, умываться давай.

Анна закатала рукава и подставила руки под струю воды. Соседи-бароны осуждали герцогиню за напрасный перевод воды, но она ничего не могла с собой поделать. Мыть в тазике руки, а потом той же водой умывать лицо было противно. И пущай каждое умывание обходилось ей дороже на пфенниг в неделю, но бросить свои привычки не могла. Равно как и пользование дорогим мылом. Не французским, от которого хорошо пахло, но мылилось плохо, а мятным, сваренным где-то в Выксинской обители, на Шехони-реке. Из Выксы мыло доставлять дороже, нежели из Франции, но оно того стоило – после умывания кожа становилась гладкой и нежной, как попка у Карла Эрнста. Вспомнив о младенце, герцогиня вспомнила и о его отце.

– А господин камергер где? – зачем-то спросила она у девки, но та лишь повела плечами. Да и откуда Машка могла знать, где сейчас милый друг? Может, еще досыпает в спальне у супруги, а может, уже на конюшне, проверяет, как там его жеребцы и кобылы. Но на всякий случай дернула девку за волосы, сказав неопределенно: – Дура набитая, ничего не знаешь!

Машка скуксилась, скривила губы и вроде бы захлопала глазами, собираясь пустить слезу. Отвесив девке легонький подзатыльник, герцогиня опять зевнула:

– Будешь реветь, выпорю. Вели еду подавать.

Из спальни правительница Курляндии перешла в столовую залу – еще один каменный мешок, с каменным же полом, но зато с камином, в котором уже пылали дрова. Усаживаясь во главе длиннющего стола, спиной к огню (ох, хорошо-то как!), герцогиня вспомнила, что надобно и помолиться перед едой. Отец Петр, духовник, отчего-то не вышел к столу, и Анна позволила себе пробормотать скороговоркой «Отче наш», а потом опять плюхнулась в кресло.

Завтрак особо не радовал. Каша из каких-то зерен, пареная репа да скудный кусок хлеба. Ни тебе грибов, ни рыбы. Ах, да. Салака была, но она ее доела за ужином. Кажется, там еще что-то оставалось, но она вчера так наелась, что разрешила девкам доесть остатки. А Машка с Дуськой и карлицей Дунькой были и рады. Не подумали, дуры набитые, что ей сегодня снова захочется есть? А теперь вот опять посылать кого-нить на рынок, чтобы купить рыбы. Ох уж эта рыба… Сейчас бы что-нибудь повкуснее. Свиные ребрышки, жареную курочку. Но нельзя! Герцогиня позавидовала немцам – у них Великий пост кончился несколько дней назад – и принялась за еду.

Не успела доесть кашу, как в залу вошел Эрнст Иоганн – бодрый, успевший пропахнуть лошадиным потом. Верно, скакал где-то ни свет ни заря. Отмахнувшись от завтрака, фон Бюрен легонько прикоснулся к шее правительницы губами, подошел к камину и принялся греть озябшие руки. Ей даже захотелось встать и отогреть любимого своим дыханием, но для этого нужно было вставать с места.