Парни в тротиловом эквиваленте

– Зачем? – Дед Аким пожал плечами. – Нас на улице всего трое осталось. Я, старуха Мария да пьяница Сашка. Раньше тут пятнадцать семей жили, весело было, людно. Сейчас только мы. Остальные померли или в город махнули. Так что сидите спокойно. Никто ко мне не заглянет. Но автомат лучше под кровать заныкайте, а рюкзак – за печь, чтоб у фельдшера вопросов не было.

Рассказывая о нелегкой жизни, дед собрал на стол нехитрый ужин, присовокупил к нему бутылку самогона. Кавказец с таджиком выпили, закусили, наконец-то отогрелись и разомлели.

Вскоре в дверь кто-то постучал.

– А вот и фельдшер, – сказал Аким и пошел открывать.

За полчаса до этого Рахимов поинтересовался, не насторожит ли фельдшера их появление в деревне, не сболтнет ли он лишнего кому-нибудь из местных?

– Не робей, – отмахнулся тогда дед. – Он завтра рано поутру к сыну в Краснокамск уезжает. На всю зиму. Да и не болтливый человек. Из него слова не вытянешь.

В черневший дверной проем вошел сгорбленный мужичок неопределенного возраста с папиросой, торчавшей во рту.

Дед поздоровался с ним, пригласил пройти.

Тот снял черную железнодорожную фуражку и серую телогрейку, зыркнул на притихших парней и заявил:

– У кого нога? Показывай!

Рахимов задрал штанину.

– Вот…

Встали они рано утром, еще затемно. Муса собирался молча и сосредоточенно, старался ничего не забыть.

Он застегнул рюкзак, плотно набитый продуктами, замер, поглядел на Эмина и проговорил:

– Может, ты все-таки передумаешь? У нас на Кавказе хорошо, тепло. И люди гостеприимные. Доберемся как-нибудь. Жратвы мы припасли много. Ее надолго хватит.

– Нет, Муса, здесь отлежусь. Куда я с переломанной ногой? Сам же понимаешь, что только обузой тебе стану.

Во время вчерашнего визита фельдшер поставил неутешительный диагноз: перелом малоберцовой кости и разрыв короткой одноименной мышцы. По его словам, при правильном лечении и отсутствии нагрузок полное выздоровление наступит лишь через три-четыре месяца. Гипса в радиусе двадцати километров не было, поэтому при помощи Акима фельдшер соорудил из деревяшек две лангетки, показал, как правильно фиксировать ими стопу, попрощался и исчез в темноте двора.

Тем же вечером за столом Аким и два дезертира долго решали, что делать дальше. Дед предлагал парням задержаться обоим. Эмин не возражал, ибо намучился с ногой за прошедшие сутки и прекрасно понимал, что далеко ему не уйти. Муса же стоял на своем, намеревался как можно быстрее отправиться в путешествие, добраться до солнечного Кавказа.

Спать они улеглись около полуночи, а наутро проснулись с готовым решением. Эмин, безусловно, остается у Акима, а Муса собирается в путь.

Дед проводил Мамедова в шесть тридцать утра. Он осторожно провел его по пустынной улочке, пересек с ним короткое заброшенное поле, вошел в лес, там повернул на юг и протопал с кавказцем еще добрых три версты. Когда село осталось далеко позади, Аким остановился, пособил Мусе расправить лямки рюкзака, закинутого на спину, указал, как обойти ближайшие населенные пункты, и пожелал доброго пути.

Рахимов отдал сослуживцу автомат, подсумок с четырьмя запасными магазинами, рюкзак с провизией, фляжку, компас, карту. Таджик понимал, что у деда в Куликах ему придется задержаться как минимум до весны. Зачем здесь все это?

А старик Аким был рад живой душе в доме.

– Вот потеплеет после зимы, ты встанешь на ноги, и мы с тобой баню поправим. Уж больно она скособочилась. Каждый раз Богу молюсь перед помывкой, – однажды проговорил он.

В общем, началась у Эмина в глухой пермской деревне новая жизнь затворника, ограниченного в движении.

Долго привыкать к этому ему не пришлось. Ведь до того как поселиться в небольшом деревянном домишке, стоявшем на окраине села Кулики, Рахимов более месяца обитал в еще меньшем пространстве железнодорожной теплушки. У деда Акима, по крайней мере, не трясло, не грохотали колеса на рельсовых стыках и не сифонил в щели холодный сквозняк.

Житье в Куликах оказалось на удивление спокойным. До начала зимы к Акиму лишь дважды заглядывал заезжий почтальон, приносил пенсию. Рахимов успевал доковылять из горницы в спальню, где прятался за ситцевой занавеской. Впрочем, почтальону было не до странных постояльцев. Он каждый раз торопливо отсчитывал деньги, получал дедову подпись и убегал по другим адресам. Аким всю сознательную жизнь проработал на железной дороге, пенсию по здешним меркам получал неплохую, имел небольшие накопления. К тому же за лето дед успевал вырастить на огороде картошку. В общем, на прокорм двоим вполне хватало.

Ногу Рахимов берег, не нагружал, как советовал фельдшер, уехавший к сыну. Раз в неделю он топал на костылях в баню, истопленную дедом, осторожно разматывал бинты, снимал две самодельные лангетки, мылся, затем надевал чистое бельишко и снова фиксировал стопу.