Пароль не нужен

Неожиданность – первая гарантия успеха. Войска ДВР, застигнутые врасплох белыми, дрогнули и покатились назад. Началась паника. Белые наступали стремительно и жестоко. В Токио праздновали победы. Во Владивостоке начались балы и маскарады. В Чите и Хабаровске было введено осадное положение.

ХАБАРОВСК. УТРО

Слышен тяжелый грохот артиллерийской канонады. Мелко дрожали стекла в окнах постышевской квартиры. По дороге бесконечной лентой брели на запад беженцы.

Павел Петрович, осунувшийся, обросший рыжей щетиной, стоял у окна и молча курил. Жена его собирала нехитрый комиссарский скарб: узелок и чемоданишко с обитыми углами и без замка. В коляске спал младший сын Постышева. Тот, что постарше, тихонько сидел в углу, возле брата, играя в войну. Он собирал из деревянных палочек огромную пушку. А собрав, целился в спящего братишку, рычал: «Б-ба-бах», потом падал навзничь, изображая раненого, шептал тоненьким мальчишеским голоском: «Вперед, вперед! Красные орлы!» – и закрывал глаза – вроде бы «убит». А после начинал цокать – это кавалерия несется, вот все ближе и все ближе она, вот ожил наш убитый командир и стал лихим конником, вот он вскакивает с пола и кричит: «Даешь!»

– Я тебе сейчас шлепка дам, – тихо сказала мать, – разбудишь брата. Дай поспать напоследок.

В дверь легонько постучались.

– Войдите, – сказал Постышев.

– Доброе утро, – кашлянул шофер Ухалов. – Я прибыл.

– Мы на машине? – счастливо закричал сын комиссара.

– Садитесь, – сказал Постышев Ухалову, – сейчас попьем чайку на дорогу.

– Благодарствуйте, Павел Петрович, я уже отпил дома.

– Чай не водка, можно и повторить.

– Так ведь водку – ее тоже не грех повторить.

– Резонно. Садитесь, садитесь.

Ухалов опустился на краешек стула и начал сворачивать цигарку. Жена Павла Петровича разлила чай из самовара в большие пиалы. Пили они молча. Только самовар свистел по-домашнему – уютно и спокойно. А вдали – канонада. И на дороге за окнами – людской плач и конское ржание.

– Ну, я пойду к машине, прогрею, – сказал Ухалов, – спасибо за угощение.

Сынишка Павла Петровича забрался под кровать, и теперь оттуда слышны его команды, грохот «выстрелов» и цокот далеких эскадронов, несущихся на врагов. За столом остались комиссар и его жена. Они долго смотрели друг на друга, молчали, только иногда Постышев осторожно трогал руку жены.

– Дико, – сказал Постышев, – сейчас по всем людским законам мы должны говорить с тобой...

– А нам не надо, потому что все понятно.

– Да.

– Ты сейчас вспоминаешь восемнадцатый год, когда мы шли через сопки от Калмыкова.

– Я не все вспоминаю. Я вспоминаю малинник, где мы спали, и еще как деревья над нами шумели. Вроде бы море рядом слышалось.

– Ты тогда читал Гейне.

– Я помню. «Через лес широкий, зеленью одетый, всадник быстрый скачет, бешено несется...»

– А помнишь, как орал малыш, когда мы проходили пикеты белых?

– Да. У него тогда был сиплый басина.

Сын прервал возню под кроватью и крикнул:

– Какой же я сиплый?!

– Чудак, – улыбнулась грустно мать, – это же лучший комплимент для настоящего мужчины.

– А комплимент – это что такое?

– Вроде подарка.

– Как рыба?

– Какая?

– Которую едят.

– В общем, верно, – сказал Постышев, – очень точная расшифровка слову «комплимент».

– Помнишь, когда мы заблудились в тайге, ты говорил, что нам надо быть всегда вместе, потому что в старости будет мучительно жаль каждой минуты, проведенной врозь.

– Да.

– Ты не думай, я говорю это без умысла.

– Я знаю.

– Я бы мечтала остаться рядом с тобой до конца.

– Знаю.

– У тебя на висках морщинки, как у старухи, комиссар.

– Спасибо.

– Обиделся?

– А ты как думаешь?

Стекла стали дрожать еще сильней и мельче. Жена комиссара подняла из кроватки маленького, одела его, укутала шалью и протянула отцу. Постышев поцеловал сына в лоб, в щеки, потом взял на руки старшего и начал медленно играть с ним в «носы» – закрыв глаза и сморщив лицо.

Ребенку что эвакуация, что победа – все едино, если предстоит поездка на машине. Сын прощался с отцом, играл с ним в «носики», а сам поглядывал в окно на Ухалова, который возился возле автомобиля.

– Пап, – не выдержал мальчик, – мы далеко поедем на машине?

– Ты пойдешь пешком.

– Почему? Машина ведь наша.

– Это тебе кто сказал?

– Я так думаю.

– Это машина не наша, сын, и если ты станешь считать ее нашей, тогда, собственно, зря мы всю эту кашу заваривали.

– Какую кашу?

Постышев погладил сына по лицу:

– Манную.

– А это какая такая манная?

– Белая она.

– Вкусная?

– Очень, – твердо ответил Постышев. – Очень.

– Вкуснее хлеба?

– Вкуснее.

– В восемь раз?

– Да уж не меньше.

Смотрел Постышев на жену, а в глазах у нее были слезы и подбородок дрожал.

Постышев вывел своих на улицу: крики, конское ржание, детский плач. Бегут люди от белых армий на запад, прижимают матери к груди детей, волокут за собой узлы по стылой дороге. В повозках везут раненых, те стонут тихо, а лица у них серые от боли и страха.