Пароль не нужен

– Бог его знает. Память не подвластна разуму. Во всяком случае, мы еще не смогли найти тех центров, которые ее контролируют.

– Порой вы производите на меня странное впечатление.

– Именно?

– Мне кажется, что вы утомлены какой-то затаенной болезнью. Иногда в вас проглядывает жестокость.

– Вероятно.

– Отчего так?

– Думаю, Николай Иванович. Просто оттого, что думаю. Знаете, почему злюсь? Потому что я пришел к выводу, что нигде так ни хорошо ошибающимся, как у нас. У нас заботятся об ошибающихся, им помогают, о них пекутся. И порой мне становится завидно. Вот вам разве не хочется поошибаться? Ну хоть самую малость...

– Еще как...

– Так что же?

– Всем можно ошибаться, только вот прессе в наши дни ошибаться нельзя. Курс должен быть точным. Либо – либо. Тут надо трезво рассуждать, без ошибок. Мне неприятен большевизм с его утилитарностью и тупой верой в свою истинность и непогрешимость. Я понял, как можно с ним бороться, потому что к любому явлению я отношусь непредвзято. Я изучил их, я их понял.

– Как же надо с ними драться?

– Очень просто. Чтобы помешать хорошему делу, которое они затевают, надо начать это их новое дело хвалить. Они все время жонглируют словами Бебеля: «Почему тебя хвалят враги, старый Бебель, подумай, какую глупость ты совершил». Они ведь наивные враги христианства. На самом-то деле они большие христиане, чем папа римский, потому что у них все зиждется на вере, привнесенной вождями, их пророками. Вот вы заметили, как я восторгаюсь в редакционных статьях введением нэпа? Уверяю вас, кое-кто у них звонит: «Если злейший враг Советов Ванюшин хвалит нэп, надо разобраться, в чем тут дело!» Поверьте мне – не сейчас, так через год, два, но они все равно схватятся за голову. А глупости, которые они весьма часто у себя делают, я браню. И они думают: «Если бешеный пес международного капитала Ванюшин пугает нас, значит, мы на правильном пути!»

– Занятно...

– Это истинно, Максим, это безошибочно...

– Пошли побродим, Николай Иванович?

– Может быть, что-нибудь все же придет из Америки. Идите, дружище, спасибо вам за ночь.

– А ерунда. Мне очень интересно с вами, хотя я ваш противник.

– В чем?

– В системе мышления.

– Все это суета сует и зряшняя суета – иногда думается мне. И так мне становится скучно, Максим, что страшно смотреть вокруг себя.

Исаев засмеялся, пристально и тяжело глядя на Ванюшина.

– Что вы?

– А так... Просто мне иногда кажется, что вы в конце концов пошлете все к черту и уедете в Москву.

– Куда?!

– В Москву. К вашим красным приятелям.

– Идите-ка лучше прогуляйтесь, Максим.

– Всего хорошего, шеф.

– До свидания, милый. Спасибо.

Когда Исаев вернулся домой, там сидел Чен.

– Максим, – шепотом сказал он, – я не мог ждать дня нашей встречи в баре, потому что в порт пришли три японских парохода со снарядами и патронами. Там же танки и тридцать новеньких орудий. Завтра это все должно уйти на фронт. Если они получат танки и пустят их против наших, будет совсем скверно. Поэтому прости, но я не мог не прийти к тебе с этим...

– Когда начинается разгрузка?

– Сегодня днем. С палубы – прямо в вагоны.

– Хорошо. Встретимся у порта в двенадцать. Повяжи самый модный галстук, я буду с дамой.

КВЖД. ПОЕЗД ДАЙРЕН – ЧИТА

Раскачиваясь на ходу, несся состав по желтой ночной равнине. Голая, как блюдце, земля лежала вокруг. Только иногда серую жижу ночи прорежет черная тень дерева – с расплющенной кроной, изогнутая, сучкастая, словно злая колдунья в детских рисунках, и снова непроглядность окрест и безлюдье.

Блюхер стоял у окна и смотрел на проносящуюся мимо однообразную и унылую землю, мурлыкал тихую песню и внимательно слушал, что выбивало на стыках. Это у него было с детства: он всегда напряженно прислушивался к бормотанию колес на стыках. Вдруг услыхал глухой взрыв. Потянуло паленым.

Блюхер, не оборачиваясь, спросил:

– Что там такое?

– Непонятно, товарищ министр.

– Останавливаемся, – сказал Блюхер. – Посмотрите по расписанию, какая станция, да, пожалуй, поужинаем и спать.

– Товарищ министр, – ответили ему из темноты купе, – тут никакой станции по расписанию не предусмотрено.

Блюхер рванул на себя стекло. Заскрипев, оно подалось, опустилось вниз – будто ухнуло в прорубь. Главком высунулся по пояс и увидел далеко впереди два красных глаза: это уходил поезд к Чите. А их классный вагон, повизгивая колесами по белым, заиндевелым рельсам, медленно катился под гору. Потом остановился. Стало тихо-тихо – и в вагоне, и вокруг него. Только ветер налетал порывами – свистнет, покружит и ляжет на землю, будто котенок, который играет сам с собой.

– Сколько у нас патронов? – спросил Блюхер.

– К пулемету три ленты.

– Все?

– И еще по барабану к револьверам.

– Не густо.

– Так ведь охранная грамота от японцев...

Блюхер оглянулся. Всего с ним ехало пять человек: проводники, порученец и два охранника, присланные из Читы с вагоном.

– Дрянь дело, – сказал Василий Константинович. – Лампы потушите.

Лампы, захлопав синими язычками, потухли. Стало непроглядно темно.

– Хорошо, луны нет, – сказал Блюхер, – а то мы просто как мишень.