Партер и карцер. Воспоминания офицера и театрала

Прочие экзамены проходили на подобных же или иных системах надувательства (их так много, что всех и не опишешь). Словом, 28 мая 1902 гадая, наконец, благополучно окончил корпус.

В этот день после последнего экзамена (законоведенье) был прощальный обед, организован г-ном Меньшовым (был такой специалист по части устройства всяких обедов, кутежей и выпивок). Предварительно все снялись общей группой с начальством и преподавателями. Затем педагоги пошли выпивать в учительскую, а мы в дровяной сарай, а потом, подвеселившись, все сели обедать. Конечно, масса тостов, прощаний, наставлений и речей. В финале был крюшон, составленный г-ном Меньшовым в следующей пропорции: 10 бут<ылок> белого вина, 5 бут<ылок> коньяку, 2 литра ликеру, 1 б <утылка> спирту, фрукты и ананасы. От такого «крюшона» все окончательно надрызгались и начали целоваться без разбора чинов и лет. Затем «студенты» переоделись в штатское и все гурьбой вылезли на улицу. Вечером Меньшов устроил ужин уже без педагогов. Это была неописуемая оргия, затянувшаяся до утра.

Затем 4 дня подряд наша компания (я, Бетлинг, Лобановский и Гаккель) шлялась по буффам и другим садам, и пили, пили и пили. Наконец, 2 мая[33]

я явился в Павловск домой, совершенно разбитый и больной. (У меня, как оказалось впоследствии, врач нашел «острое отравление алкоголем».)

Порешивши в военную службу ни под каким видом не идти, я торжественно снял кадетский мундир и надел штатский костюм, модный галстук и мягкую шляпу. Пьянство продолжалось адское весь май месяц. Образовалась целая компания алкоголиков под председательством В. В. Глушкова и его товарищей — техников путей сообщения. Почти ежедневно брали комплект водок и закусок и отправлялись в какое-нибудь живописное место парка пьянствовать.

В июне месяце по примеру прошлых лет организовали труппу и стали ставить спектакли в Попечительстве о народной трезвости. Режиссером был А. А. Чаргонин. Я опять собрал оркестр (это был лучший за мою балалаечную карьеру оркестр) из 22 человек, среди которых были такие артисты, как Дворянов, Немков, Лютц, А. Глушков, Чижов, Миролюбов и др. Я сам не играл совсем, а только дирижировал. Театральный сезон вышел очень удачный. Спектаклей было около 14-ти, на многих наши концерты в виде дивертисмента.

Я продолжал увлекаться Л. М. и аккомпанировать ей цыганские песенки. В середине лета я даже рискнул сыграть с ней на сцене. Поставили пьеску «Том Сойер» (переделка с Марка Твена). Я играл главную роль, самого Тома, и сыграл весьма скверно, ибо был пьян как спаржа и не мог держаться на ногах, но все же был очень доволен, что приходилось много целоваться с Л. М. Спектакль имел успех, и всех нас вызывали.

Все спектакли я суфлировал и совершенно вошел в эту роль. Проводя таким образом время, я, конечно, не готовился, да и не мог готовиться, к экзамену в Технологический институт, как хотел. Оставалось одно из трех: 1) идти в консерваторию, 2) в военное училище, 3) терять год и держать экзамен в одно из специальных заведений. Меня тянуло больше всего в консерваторию, ибо я чувствовал, что это единственное, чем бы я мог заниматься с желанием и рвением. Мать слышать ничего не хотела, кроме военного училища, а Л. М., которая имела на меня тогда большое влияние, советовала попасть в Технологический или Горный институт. Я долго колебался и не знал, на чем остановиться. До сих пор осталась в памяти у меня одна из поездок на велосипедах вдвоем с Л. М. (мы тогда часто по вечерам вдвоем ездили в Царское и дальше в Александровку и Баболово), сидели в сумерках на скамеечке в парке у Софии и рассказывали друг другу свои мечты и желания. Она говорила, что хотела бы быть хорошей артисткой и жить в собственном маленьком доме в Царском Селе, а я мечтал кончить консерваторию, быть дирижером хорошего оркестра и приезжать к ней в Царское пить чай с вареньем!..

Мысль о консерватории меня так увлекла, что я действительно поехал в Петербург и ходил переговорить с Балакиревым, Римским-Корсаковым и Соловьевым. Римский обещал мне принять меня, немножко экзаменовал и отнесся вообще симпатично. Соловьев же, узнав, что я кончил корпус и имею право без экзамена на поступление в военное училище, в продолжение 1 ½ часов отговаривал меня от консерватории, говоря, что там трудно пробиться, карьера незавидная и т. д. Между тем, пока я раздумывал, что предпринять, август месяц подходил к концу. В один прекрасный день я провожал с музыки Л. М. и она заявила, что долго обдумывала, куда мне деваться, и решила, что все-таки военное училище — лучший исход. Хотя я и понял сразу, что это сказано по просьбе матери, но в действительности так и вышло.