Партия жертвы

Её история звучала складно. Голос казался извиняющимся: «Ох, доченька, совсем голова-то на старости лет отказала…». И всё бы ничего, но улыбалась она как-то странно. Да, половина её лица кривилась в странном подобии улыбки, а точнее усмешки. Она подходила ближе, прикасалась ко мне трясущимися скрюченными пальцами, словно извиняясь, и я чувствовала на лице гнилостное дыхание. От отвращения меня била дрожь. Я дрожала и не могла сдержаться: такой омерзительной она мне казалась. Мне хотелось оттолкнуть её, сбежать, не слышать её слов, не видеть мерзкую гримасу на её лице. Я уже едва сдерживалась, когда она вдруг отстранилась сама, и, как ни в чём не бывало, направилась по коридору в свою комнату. От звука её шаркающих шагов у меня внутри всё сжалось. «Старая ведьма!»

Напротив кладовки она замерла как вкопанная. «Свет! Я забыла выключить свет!»

– Ты в чулане была?

Не «дочка», а «ты». Ненавистный голос вдруг растерял фальшивые извиняющиеся ноты, он скрипел, как её проржавевшая насквозь мясорубка. Старуха стояла спиной ко мне, но я знала: она не улыбается больше. Её лицо сейчас сморщено, как гнилое яблоко, и злобно перекошено.

Я ответила, что вошла, чтобы поискать что-то из инструментов, когда не смогла открыть дверь, но ничего не нашла.

– Не испугалась Сергей Мироныча-то? – она как будто хохотнула.

Я не сразу сообразила, о чём она спрашивала. В ответ на моё молчание старуха развернулась ко мне. В глубине чёрного коридора в отсветах мутно-жёлтого света, сочившегося из кладовки, её черты казались размытыми, словно смешавшись с темнотой, они стали её частью.

– Киров у меня там, видела же?

Я, наконец, поняла, что речь шла о бюсте, и кивнула.

– Театр-то Кировский был… Там бюсты его в каждом углу стояли. Даже шутили у нас, что, мол, от бюста к бюсту иди – так на сцену и выведут. А потом Советский Союз-то всё… Ну, кому они нужны? Так мы и растащили их по домам: кто на дачу зачем-то уволок, а я вот капусту раньше придавливала, когда солила… Это мне небольшой достался – зато какой! Красавчик! Девчонки смеялись, что я – незамужняя – самого завидного жениха из театра увела…

– А что у него на голове? – не удержалась я.

Старуха заглянула в кладовку.

– Да он же упал у меня, дочка. Полголовы снесло, только лицо и осталось. Ну, а мы с ним уже тридцать лет бок о бок, куда его – не выбрасывать же… Парик вот надела. Это из тех, что мамка после войны делала.

Старуха выключила свет в кладовке и прикрыла дверь.

– Мачеха моя. После войны народ-то был… Кожа трескается, ногти ломаются, волос ни у кого не было. А она парики, шиньоны делала, ну и вот как-то продавала из-под полы. Бабы к ней ходили, партийные даже – приходили «три волосины», а уходили «шик-блеск»…

Опять этот жуткий звук. Мне казалось, что я снова слышу скрежет её мясорубки, но это она смеялась.

Вернувшись в комнату, я ещё долго слышала за стеной её надрывный хохот. А сама еле сдерживалась, чтобы не разрыдаться. Давила, душила слёзы – даже включила «Lascia ch’io pianga» Генделя, под которую люблю заниматься. Но сегодня музыку я не слышу. В такт не попадаю, собственных движений не чувствую – как будто танцует кто-то другой.

Несмотря на долгий разогрев, мышцы каменеют от холода – сегодня в этой проклятой квартире настоящий ледник. Дует изо всех щелей, да ещё и с чердака, похоже, тянет. Порывы сквозняка заставляют то и дело ёжиться – не отключили ли отопление? Но, коснувшись радиатора, я обожглась.

Я решила снять ковёр с пола, чтобы танцевать на паркете. Старый и истёртый, он хорош для устойчивости – отличная сцепка с пуантами. Но то, что я нашла под ковром, меня добило. Тогда-то и прорвались долго сдерживаемые слёзы.

Ковёр скрывал огромное пятно. Тёмно-бордовое, намертво въевшееся в доски. Было видно, что пол тёрли, скребли – на паркете остались царапины – но пятно вытравить не удалось. Ковёр скрыл тайну того, что случилось здесь. Тайну, которая каждый день и каждую ночь рядом со мной.

Глава 8

Женя

Полночь

Всё. Последнее бризе. У меня голова кругом идёт. Почти полночь, могу поспорить, что в академии только я и Виктор. Я перепсиховала накануне. Реально сорвалась. Пыталась повторить дома движения из па-де-де Сильфиды и Джеймса второго акта, но ничего не получалось. Я зациклилась на связке между па-де-бурре и арабеском: переход не давался. Всё шло не так, как будто ногу кривило или что-то в этом роде. Меня вымораживало то, что я никак не могла почувствовать это движение.

После истерики мысль внезапно просветлела: Виктор. Он репетирует со мной партию, он и должен подогнать эту нелепую связку так, чтобы всё было идеально. И что вы думаете? После общей репетиции я, не отдохнув, прилетела в зал за полчаса до индивидуальной, чтобы до прихода Руслана всё успеть, а Виктор не появился. За пять минут до начала пришло сообщение: мол, извините, Женечка, я отравился, буду к вечернему занятию…