Паруса, разорванные в клочья. Неизвестные катастрофы русского парусного флота в XVIII–XIX вв.

Ошвартоваться сразу тендер, однако, не смог. Ветер заштилел совершенно, и судно отбуксировали к берегу вовремя подоспевшие шлюпки. С первой из них на палубу тендера перепрыгнул помощник здешнего российского консула Сальвазен, уже оповещенный о несчастии, постигшем русских моряков. С ним при огромном чемодане, набитом лекарствами, — местный аптекарь Хильмерс. Но каково было удивление спасенных, когда со второй шлюпки на палубу судна перепрыгнул не кто иной, как боцман Завьялов! Спустя мгновение он уже сжимал в объятиях рыдающую жену и сына.

— Кого еще спасли? — набросились на него тотчас с расспросами. — Жив ли командир?

Ничего утешительного Завьялов сообщить не мог. Его с тремя товарищами самих только несколько часов назад доставили сюда.

У борта, закрыв лицо руками, навзрыд, плакала Марья Давыдовна Трескина. И только сейчас, оглянувшись, все увидели, что ее еще недавно черные как смоль волосы стали совершенно седыми…

Едва судно коснулось причала, как с берега раздалось громкое «ура». Так добросердечные мандальцы приветствовали подвиг русских моряков. Многие из стоявших на берегу плакали. Не могли сдержаться и ингерманландцы. Люди не стыдились слез.

Многих несли к берегу на руках — силы у людей иссякли.

«Боже! Прости неосновательное сомнение! — писал впоследствии один из спасенных, потрясенный этой трогательной встречей. — Как могли мы предполагать, что в Норвегии нет гостеприимства, нет радушия, — здесь, где все дышит жизнью сердца и сострадательною благотворительностью! Здесь страдалец вполне найдет отраду своих бедствий, здесь не словами стараются выказать добродетель, не одними вздохами помогают несчастным — нет, последний кусок хлеба отдается неимущему!»

Забота и внимание к спасенным проявлялись абсолютно во всем. Прежде всего самых слабых разместили для отдыха и восстановления сил в ближайшем от пристани доме, жители которого, предоставив свое жилье русским морякам, приняли самое живое участие в уходе за ними. Моряков отпаивали горячим молоком, им перевязывали раны. Со всего города несли одежду. Матросы были расселены по частным домам, офицеров разместили в городской гостинице. В одном из самых больших домов срочно был оборудован лазарет, куда поместили самых слабых.

Вскоре подошла к мандальскому причалу и шхуна. С нее выгрузили еще сто двадцать человек. Капитан шхуны Андерс Бенсен сразу же поспешил к прибывшему в городок губернатору провинции Сему:

— Господин губернатор! С гибнущею корабля сняты все люди. Последних забрал пароход «Нордкап». Доставленных шхуной ингерманландцев так же быстро расселили по домам, как и тех, что прибыли раньше.

В течение двух дней спасенные русские моряки приходили в себя после пережитого и восстанавливали силы. Вскоре в Мандаль прибыл окружной вице-губернатор Фальк и сообщил лейтенанту Шигорину как старшему из русских моряков, что сам он лично только что ходил пароходом из Христианзанда к останкам корабля, снял с него последних сто пятьдесят человек, из которых двое скончались по пути к берегу. Пароход пытался было отбуксировать «Ингерманланд» к мели, но из-за его почти полной погруженности и слабосильности пароходной машины эту затею пришлось оставить. Спасенных с парохода «Нордкап» доставили в город Христианзанд, где поместили в портовый лазарет.

Как только дело у большинства спасенных стало идти на поправку, Александр Шигорин отправил двух офицеров — мичманов Левина и Половцева — в Христианзанд к находившемуся там российскому консулу Исаксену. Мичманы, еще толком не оправившиеся от перенесенного, в путь отправились добровольно, знали, как важно скорее сообщить о несчастии в Россию и организовать сбор всех оставшихся в живых. Местом сбора Шигорин объявил Христианзанд.

Мичмана Говорова лейтенант направил вместе с командиром парохода «Нордкап» капитаном 2-го ранга Альбрехтом, чтобы осмотреть все близлежащие прибрежные городки. Может, и там отыщется кто-нибудь? Но главной заботой Говорова были поиски капитана. Ингерманландцы надеялись, что командир жив.

Говоров и Альбрехт тронулись в путь на двух одноконных колясках. Ехали молча. Говорова все еще бил озноб, а мысли мичмана то и дело возвращались к товарищам, навеки оставшимся в мутных глубинах Скагеррака…

На одном из подъемов в гору ехавшая первой говоровская одноколка поравнялась с едущей навстречу коляской. Прибрежные норвежские горные дороги узки, и коляски разъезжаются там с трудом Рассеянным взглядом окинул мичман сидевшего во встречной коляске седого норвежца в байковом сюртуке. И вдруг что-то до боли знакомое блеснуло на шее незнакомца. От неожиданности Говоров даже привстал с сиденья. То был крест Святого Станислава! Мичман перевел взгляд на лицо норвежца. Перед ним был не кто иной, как капитан 1-го ранга Трескин!

— Павел Михайлович! — закричал Говоров срывающимся от радости голосом — Неужели это вы! Какая радость, вы живы!..

— Кто спасся? Где люди? Затонул корабль окончательно? — этими словами начал разговор с мичманом командир.

И только получив на все свои вопросы исчерпывающие ответы, Трескин глухо спросил: