Паруса судьбы

Сеньорита молчала, потрясенная горячим признанием, борьбой с остатками мужской чести и мрачным нарастанием его страсти. Ею вдруг овладело какое-то доселе неведомое чувство истомы от порывистого, жаркого дыхания Луиса и сладкая боль от жестких объятий. Она затрепетала, когда его рука с жадно растопыренными пальцами поползла вниз по ее спине, а другая, с упорным нажимом, стиснула правую грудь.

− Пустите! − задыхаясь, Тереза попыталась оттолкнуть капитана, но он продолжал грубо тискать ее, крепче прижимая к себе. Жесткие, как проволока, усы больно царапали шею. Это обстоятельство словно встряхнуло и пробудило девушку от медоточивого полусна-полудурмана. Кое-как высвободив руку, она что было силы обожгла Луиса пощечиной.

− Вы обуздали свою страсть? − в глазах сверкала ярость, дыхание шумно вырывалось из сдавленной груди. −Ну! Отпустите!

Сын губернатора нехотя разжал объятия и, потирая густо заалевшую щеку, процедил:

− Дура, я же люблю тебя. Я потерял из-за тебя всё: благословение отца, сон и голову. Кто бы мог подумать, что дон де Аргуэлло так падет и будет у ног?! − ироничный хохот драгуна огласил патио, разогнав птицу. − Да как ты не поймешь, заноза? Я пытался всё сделать для тебя, чтобы оградить от ужасов этого мира!

− Но стал моим ужасом. Я боюсь тебя. Уходи!

− Видит Бог, Тереза, я долго терпел… Ненавижу кокеток, которые ломаются и строят из себя черт знает что! С такими козами у меня разговор один.

И не успела Тереза глазом моргнуть, как он тигриным движением подцепил ее волнистую прядь и, стремительно перехватив дважды все выше и выше, сжал волосы до боли у самого темени и властно рванул к себе. Девушка молчала, как камень, только сверкающая роса слез, дрожащая на ресницах, выдавала ее муку. Всепокрывающий запах прогорклого табака влажно и горячо поглотил Терезу.

Дон Луис целовал степную дикарку в свежие губы, долго целовал, покуда… не почувствовал, как ему в ребра уткнулся холодный ствол его собственного пистолета.

− Отпусти, или застрелю, − глухо, сбоисто дыша, что в душный грозовой день, сказала она.

Он горько улыбнулся, отступил на шаг, со смаком облизывая губы, точно после дорогого вина.

− Тереза…

− Заткнись! − хрипло оборвала она, дрожащей рукой тщетно пытаясь прикрыть оголенную грудь. Разорванная рубаха ни в какую не хотела подчиняться. Не спуская с Луиса напряженного взгляда, она держала его под прицелом, пока не подошла к коню. Капитан видел, как она с ловкостью кошки вскочила в седло и, умело подобрав поводья, развернула его храпящего жеребца.

− Далеко собралась, ведьма? − он подмигнул ей, как старому армейскому другу, и потянулся за сигарой. − Ты всё равно будешь моей. Единственное, ты можешь выбрать, когда: раньше или позже.

− Заткнись, я тебе сказала! − изумрудные глаза дочери Муньоса отливали рубином. Ресницы дрожали, загоняя слезы обратно. − Еще одно слово, и ты перестанешь быть мужчиной. Отец научил меня, как это делать с быками вроде тебя. А теперь слушай и запоминай, дон Хам. Да, за деньги можно купить многое: фургон, асьенду или окружить себя полсотней шлюх… Но запомни: Тереза не покупается и не продается. И советую больше не вставать у меня на дороге − убью!

Глава 10

Старый Муньос вернулся домой, когда белые слоистые дымы в небесах начинал робко румянить вечер. Вернее, его, Початка, ободранного и грязного, с немилосердными следами от кандалов на запястьях довезли люди майора Диего де Уэльва.

Молчаливые, как сфинксы, они ссадили его у ворот харчевни. Почти сразу же братья развернули коней и, подняв на дыбы шлейф золотой пыли, унеслись прочь. «Лихие ребята, − почесал затылок Антонио, провожая их взглядом, − таким палец в рот не клади − по локоть откусят».

Проклиная свою судьбу неудачника, он заковылял к дому, с досады пнув под веерное гузно тупоголового индюка, с которым ему не было никакой возможности разойтись на узком крыльце, и наконец, скрипнув дверью, замер в распивочном зале, с ужасом ожидая появления мамаши Сильвиллы.

На его превеликое счастье жены в доме не оказалось, зато «грозовая туча» под именем дон Луис разразилась на его голову градом тумаков и молниями треклятий. Было вылито всё: и про стерву дочь, и про нудность мамаши, и про непроходимую тупость самого Муньоса. «Где ты пропадал три дня? Опять ведешь игры с повстанцами? Смотри, попадешься, − я тебе руки не протяну!»

Когда первый шквал миновал, Початок, потирая намятые, трещавшие как пересохшая бочка бока, трижды пожалел, что вылупился на свет, и десять раз, что ему не отрубили башку на городской площади.

Сеньор де Аргуэлло самую малость остыл и сменил гнев на милость.

− Эй, Антонио! − капитан, любому на зависть, хлебнул из бутылки аргудиенде152.

− Я здесь, команданте, − запуганно чирикнул толстяк, опасаясь нового взрыва. Глаза его напоминали глаза пса, который частенько получает пинки и в полной мере осознает, какой властью и силой обладает хозяин − сын губернатора Верхней Калифорнии.

− Иди ко мне, да не бойся… Больше не трону. Ты мне нужен живой.