Пасадена

— Как-то летом, ближе к вечеру, когда небо становится такого чернильного цвета, наша семнадцатая рота двинулась миль за сорок от Бар-ле-Дюка в сторону Вердена, по грунтовой дороге, которую потом назвали «священный путь». Мы с Уиллисом служили в разных взводах, и я тогда очень удивился: в кузове, на узком сиденье, он оказался рядом со мной. Было так тесно, что мы весь вечер так и прижимались друг к другу боками — он левым, а я правым, и к ночи ноги наши как будто срослись: да в тот вечер и мы с Уиллисом Пуром срослись, если можно так выразиться. Грузовик долго полз вдоль линии фронта к горам, каждые минут десять останавливался, капитан показывал пальцем на двоих человек и высаживал их в лесу. Когда луна поднялась совсем высоко, грузовик снова остановился — пришла очередь прыгать нам с Уиллисом. Мы угодили в высокую траву, я шлепнулся на Уиллиса, он кашлял, чихал от пыли и от выхлопа грузовика, и вид у него был какой-то потерянный, как будто он все не верил, что оказался во Франции и ему придется идти воевать. Он спросил, что нам нужно делать, и тон у него был, наверное, такой же, каким он узнавал у своего дворецкого, что будет на ужин.

Понимаете, даже тогда Уиллис Пур меня еще не признал, а спросить, откуда я, не додумался. А если бы спросил, то узнал бы, что из Пасадены. Мне уже сказали, что он принял меня за мексиканца и удивлялся только, что я забыл в американской армии. Говорят, армия меняет мужчину; а не говорят, что в армии сразу становится понятно, что ты есть за человек, особенно если человек ты поганенький. Но это я забегаю вперед… Ну вот. Свалились мы в грязную канаву вдоль дороги, что шла через лес. Перед тем как мы выехали из Бар-ле-Дюка, каждому второму — ну, для безопасности — сказали, куда мы едем и зачем, и я это знал, а вот Уиллис — нет. Он крикнул, как будто проверял, громкое ли здесь эхо, а звук ему ответил гулкий, как будто сова ухнула, Уиллис посмотрел на меня круглыми глазами, и вижу — перетрухнул. Вот только тогда он и спросил, как меня зовут. Я назвался. Он сказал свое имя — Уиллис Пур, — я ответил, что знаю. Он был не особо любопытный и не стал спрашивать откуда. Если бы спросил, я бы сказал, ясное дело. Если бы спросил, я бы все ему высказал.

До этого мне объяснили, что на первый взгляд покажется, будто здесь ничего нет, а нам нужно будет найти узкую тропинку — ее за кустами и ветками не сразу-то и заметишь. Светила полная луна, и у меня с собой был примерный план этой местности, так что сориентировался я быстро, но, когда зашел в лес, Уиллис крикнул из канавы: «Солдат, ты куда?» Я ответил, что нам приказано спуститься вниз от дороги, но было понятно, что Уиллиса ночью в лес не затащишь. Когда я раздвинул ветки и заметил в грязи две колеи от шин, стало окончательно ясно, что Уиллис не хочет оставаться один. Он крикнул, чтобы я его подождал, и быстро подошел. Мы двинулись по дороге; вообще-то, ее и дорогой назвать нельзя было — так, тропинка между деревьями и валунами. «А ты уверен, что мы идем в нужную сторону? — все время спрашивал Уиллис. — Может, лучше заночевать здесь и дождаться рассвета?»

А я-то прекрасно знал, что тут рядом, в леске, стоит секретная автобаза союзников, куда свозили грузовики и легкие танки, если у них случалось что-нибудь с мотором. Ночь была теплая, августовская, мы прошли где-то с полмили, и тут Уиллис нашел время — решил сказать, что он родился на ранчо Пасадена. «Прямой наследник». Он гордо это произнес, да только я не узнал ничего нового. Вот чего я в Пасадене никогда не понимал — да я думаю, что и в других местах то же самое, — это почему некоторые думают, что о них не ходит никаких сплетен. Мало кто не смаковал грешки хозяев жизни, а сами-то эти хозяева думали, люди только и делают, что поют им хвалу. Уиллис Пур был как раз из таких.

Мы прошли еще немного и оказались на поляне. Там стояли четыре, а может, пять грузовиков с откинутыми капотами, гараж на два места и казарма — маленькая, не больше сторожки. База вроде бы работала, но людей не было видно, и я засветил керосиновую лампу и объяснил Уиллису, зачем мы сюда притопали. Я сказал: «Движки будем чинить» — и заглянул в казарму: там стояли рядом две койки, а к стене было прибито гвоздем жестяное распятие. «Это наш дом, солдат», — добавил я еще.

Почти все лето семнадцатый полк простоял во Франции. Мы не сразу попали в тот лесок — сначала мы были на фронте, в меловых холмах Артуа, и сидели в окопах с настилом из досок, а лежанки долбили прямо в меловых стенах. Там Уиллис в некотором роде прославился — менял апельсины на свою очередь идти в рейд по окопам. И поэтому сейчас он просто сиял от радости, хоть автобаза эта и стояла в самой глухомани. Он нашел бочку с водой, умылся, напился, раскатал на кровати матрас и прямо рухнул на нее. Первый раз за много месяцев он лежал на более или менее чистой подушке. «Спокойной ночи, солдат», — проговорил он и глубоко вздохнул, как собака, когда устраивается на ночь. Я еще не зашел в казарму, а остался на воздухе — курил.