Пасть

— Как могла такая тема, такая лаборатория, по на откуп кучке преступников?

— Девяносто первый год. Другого ответа нет. Тогда приватизировали не только фабрики и заводы… И у Конторы, и у армии тоже хапнули немало… Про сгинувшее армейское имущество и эшелоны с оружием, всплывшие в мятежных республиках, писали много… А Контора… После путча Контора просто рухнула. Череда самоубийств и вроде естественных смертей. Волна перебежчиков за границей. Исчезнувшие архивы. Хаос расформирований, переименований, дроблений на отдельные структуры. Наверняка в этой кутерьме нашлись бесхозные и резидентуры, и внутренние осведомители, и секретные лаборатории… А здесь в перспективе пахло очень большими деньгами…

Граев отвечал, и в нём крепло убеждение в том, что она сама, без его помощи, вполне могла распутать дело. И распутала бы, будь мужчиной и имей крепкие кулаки…

— Что с Ворониным?

— Застрелился. Под тяжестью улик и грузом раскаяния…

— А стоило ему стреляться? — Зелёные глазищи упёрлись в Граева так, что он и сам на секунду ощутил сомнение.

Он подумал, как Воронин разбивал суставы пальцев умирающего с заточкой в сердце Марина (рукоятью пистолета? подвернувшимся камнем?) — и, наверное, разбивал равнодушно, без всякой злобы, просто чтобы сбить с пути следствие… И сказал твёрдо:

— Стоило.

— А эти, которые главные? Ты признал своё поражение?

— Я признаю одно поражение, последнее и окончательное, — смерть. Всё остальное — отложенная партия. Но доиграть хочу двумя руками.

И тогда она сама сделала вывод, о котором он ей ничего не сказал:

— Значит, если он был там не один такой, ты сейчас под прицелом. И я тоже. Так?

Именно так оно и было. Если в этой мутной заводи есть ещё зубастые щуки — брать их нужно на живца. На Катю. Он решил, что таить это от неё не следует — к чертям, пусть страх за жизнь и азарт борьбы забьют, заглушат то жуткое и мрачное, что она сегодня узнала. А она будет бороться, Граев был уверен.

— Так. Если это тебя утешит — меня убьют на час раньше. А я постараюсь, чтобы этого не случилось. Чтобы они поверили всей дезе, что я пихнул через Воронина…

— И что нам надо делать, чтобы они наверняка поверили? Мы в одной лодке, Граев, и не пытайся меня высадить. Я плавать не умею.

Ну вот, и для неё он стал просто Граев.

— Ничего особенного делать не надо. Самое главное — надёжно залегендировать этот вечер… Мы с тобой тут хорошо поужинали (оба не съели ни крошки), хорошо выпили… Были вместе всё время. «Жучков» тут нет, я проверял.

Он глянул на часы. Всё по графику… Взгляд на дверь — защёлка повёрнута. Ну и последний штрих…

— Сейчас к двери подойдёт официантка — спросить насчёт десерта. Открывать не будем. Я пока в темпе сделаю кучу бычков в пепельнице, а ты, если не трудно, изобрази минут на десять скрип диванных пружин и охи-вздохи по-сладострастнее… Наведём лёгкий беспорядок в одежде — и уходим.

— Ну-у-у, Граев… — сказала она серьёзно. — На карте стоит собственная жизнь, как можно доверять её такой дешёвой имитации? Нет уж, создавать алиби, так непробиваемое…

Она расстегнула верхнюю пуговицу. Потом вторую. Потом третью…

Граев посмотрел ей в глаза и понял, что если сейчас уйдёт и оставит её — ему будет плохо, он станет выть и рычать, как после ухода Саши, и бессильно проклинать самого себя… А каково будет Кате, со всем грузом, что он на неё вывалил?..

…это лекарство для неё… анестетик… обезболивающая таблетка… но до чего сладкая…

Алиби они создали железобетонное.

— Когда ты вернёшься из Швейцарии, место вице-директора по безопасности, я думаю, будет свободно… — сказала она спустя почти час.

— Пожалуй, я не гожусь на роль принца-консорта, — покачал головой Граев.

— Граев, Граев… Солдафону, которого ты старательно изображаешь, не к лицу знать такие слова, как «принц-консорт»… И зачем ты вечно всем врёшь, что окончил милицейскую школу? Ведь ты оканчивал юрфак?

— Из конспирации… — самым таинственным тоном ответил Граев.

— «…Воистину, вам не придумать себе лучшей маски, чем ваше собственное лицо! Кто может узнать вас?» — так говорил Заратустра.

— Заратустра? Хм… Где-то я слышал эту фамилию… Проходил по какому-то делу? — задумчиво протянул Граев, и Катя не сразу поняла, что это шутка. А потом засмеялась.

Смех был горький, смех сквозь слёзы, многое лежало на душе тяжким камнем, чтобы смеяться по-настоящему, — но Граеву вдруг показалось, что из всего, сделанного им за два месяца, только этот смех имеет истинную цену…

Эпилог

Две недели Граев кружил вокруг Кати и «Ориона», как овчарка-волкодав кружит вокруг отары — напряжённая, готовая к броску за мелькнувшим вдали волчьим силуэтом.

Ничего не случилось. Генералы действительно остались без армии и Воронин был их последним солдатом, или они проглотили инсценировку с его самоубийством — было уже не так важно.

В любом случае потенциальные источники разглашения гасят сколь возможно быстро — выжидать дальше не имело никакого смысла. В сентябре Граев улетел в Швейцарию.