Пастель для Галатеи

Надо признать, в личном архиве фотохудожника, в картонных папках, коробках, в пакетах, в багетах накапливались вполне пристойные материалы и терпеливо дожидались триумфального шествия по выставкам и печатным изданиям. Хотя сам Марат, беспечный холостяк и жуир12, трудоголик, мот и транжира, по правде сказать, мало заботился о своём творческом Завтра. Сегодня! Только реальное Сегодня было для Марата источником вдохновения для продолжения жизни и нынешнего жалкого существования. Быть может, надеялся он на судьбу или случай, быть может, думал он, когда-нибудь снова, вдруг, как в юности, придёт внезапное признание и успех. Пока творческие устремления и желания самой жизни ещё не остыли. Но к случайному успеху надо быть неслучайно готовым и при первой же возможности вывалить из пропылённых загашников на ошалевшего от восторга зрителя всё своё мастерство и талант.

На одной из множества, внушительных двустворчатых деревянных дверей широченного коридора была закреплена табличка под стеклом. Золочёными буквами на ней значилось «Комитет постоянной и временной занятости».

Через захламленную конторскими столами приёмную в кабинет под табличкой «Исполнительная дирекция», с казённой мебелью, пыльным фикусом и пятнистой лысой головой за громадным конторским столом, Марат вошёл смело, но затхлый запах кошек и вечного архива сразу вернул его к мутной реальности. Внештатный фотограф сник, скромно присел, утонул в пружинных рытвинах драного, дерматинового дивана. Нежно шелестело радио под потолком. Важный Лысый прятался за баррикадами папок и был неприступен, как секретный в своей ненужности архивариус.

Чиновник был занят очередной перекладкой бумаг из одной папки в другую. На глянцевой розовой лысине, натруженной шляпами и носовыми платками, красовались узоры потных волос и старческих коричневых пигментных пятен.

Марат не выдержал длительного маринования незначительной значительностью чиновника, нагло раздвинул допотопную преграду из картонных папок, подсунул на стол чёрный пакет.

Лысый в упор не замечал присутствия «внештатника», мурчал себе под нос арию из легкомысленной, старомодной оперетки «Фиалка Монмартра».

Марат болезненно икнул, спрятал страдальческое выражение за графин с рыжей водой, отчего лик его исказился кривой мордой сатира. После долгих передвижений и вчерашних возлияний пить хотелось нещадно. Он с удовольствием хлебнул бы сейчас любую, даже эту отвратительную мутную жидкость. Марат сипло прокашлялся. Его «лёгкое» дыхание коснулось, наконец, порога чувствительности Лысого. Тот длинно и значительно высморкался.

– Долго шёл, – сурово пошутил чиновник.

– М-м-м, – промычал Марат, пробурчал в своё обычное оправдание: «метро развело, мосты затопило, кошки родились, пра… пра бабушка тово…»

– Каво? Таво? – передразнил чиновник.

Марат вяло передёрнул плечами. Не хотите, мол, не верьте. Он с лёгким презрением, наконец, посмотрел на своего вынужденного, временного шефа, Тимофея Юрьевича (сокращённо ТимЮр), со звучной фамилией Урбанов. Взглянул в его водянистые глаза с неприязнью, но без ненависти.

Ненависть – это сильное чувство. Даже за все свои унижения в этом мрачном заведении Марат такого чувства не испытывал. Тщедушный мужичок шестидесяти с лишним лет, метр шестьдесят со шляпкой, ТимЮр был, по рассказам штатных сотрудников, сам когда-то пухлым розовым юношей с горящим взором. Во студенчестве смело мечтал о воплощении своих грандиозных архитектурных проектов: стадионов для массовых зрелищ и ПКиО13 с гипсовыми уродами советского периода, но положил в итоге на всё своё буйное архитектурное вдохновение тяжёлой могильной плитой – типичные хрущёвские пятиэтажки, их панельные, промерзающие насквозь питерские вариации.

Перейдя на руководящую работу, ТимЮр достиг своих предельных карьерных высот. Теперь жалкий чиновник был способен лишь исправно нумеровать, раскладывать по стеллажам и полкам бездонного архива документы о великолепных дореволюционных достижениях петербуржских зодчих. Неприступное, недоступное архивное кладбище приходилось каждый год перед очередной комиссией из Главка перенумеровывать, перепрятывать по подвалам заведения с каждым новым директором и забываться в тихом щенячьем восторге преисполненного долга до новых распоряжений Сверху.

Лет двадцать как в хозяйстве Урбанова было всё учтено и заинвентаризировано. Всё, до единого фронтончика Питера, до единой кариатидки. Но каждый год усердный чиновник ТимЮр, под новыми и новыми прозвищами: Лысан, Утюг, Фикус и тому подобное, от новых и новых мелких служащих терпеливо проводил очередной грандиозный переучет своего архивного хозяйства, с непроходящей энергией советского исполнительного неврастеника.

Марат с отвращением наслаждался позорным видом самодовольства на фальшивой маске озабоченности архивной крысы, однако успел вовремя перегримасничать, угодливо улыбнуться под суровым взглядом мелкого начальства.

Лысый вывалил на стол содержимое чёрного пакета.

– Порнография! – выкрикнул он фальцетом.