Пастырь добрый

Наконец, когда кто-то, изможденный уж и речами его, и печалью, и безвестностью, потребовал от него теперь же и прямо сказать, что сотворил он с детьми нашими и где они, снова он улыбнулся нам и сказал, притиснувши ладонь к груди своей: «Они здесь». От таких слов его все мы онемели на несколько времени, не зная, что и думать, полагая, уж не решился ли он разума, а он продолжил вновь говорить к нам и говорил, что чада наши его рукою направлены были во крещение новое в водах, каковые здесь – воды вещные, но он сделал, что стали они воды предвещные и предвечные, кои суть прародители всего и всякого, и что сам он есть капля тех вод, каковые неистовствовали некогда без брегов и основы, и когда сказано было, что сотворил Бог вначале небо и землю и воды отделил от суши, то прежде не было всего того и Господа не было еще (dimitte me, Domine, iterum et iterum[118]

!). «Внимай, небо, – изрекал он в гордыне своей, – я буду говорить; и слушай, земля, слова уст моих. Польется как дождь учение мое, как роса речь моя, как мелкий дождь на зелень, как ливень на траву[119]

».

Да не почтут меня богохульником те, кому доведется, Deo volente

[120], читать записки мои; для того лишь передаю все с детальностями, чтобы о ереси столь серьезной и опасной знали те, кому положено знать, и умели различить всходы ее, быть может, и в иных городах наших, ибо, если что приключилось раз, приключится и два, и если тать пришел, придет и иной из них, а таковые худшие из татей, ибо посягают на душу, каковой бесценнее и помыслить нечего.

И вот, когда назвался он каплею предвечных вод, кои есть aquas Aeternitatis[121], и сказал, что растворены теперь души чад наших в его душе, и сказал, что сие пребудет вовеки, и вовеки быть им так, тогда горожане, преполнившись сими кощунственными речами до пределов сердец своих, набросились на него снова, и стали снова бить его, плача и взывая к Господу; здесь же стали решать, что сделать с ним и как судить его.