Пастырь добрый

– А вы, простите, господа, кто такие будете? – отозвалась та, и мимоходом Курт отметил, что, невзирая на всю свою физическую истощенность и изношенность, старуха говорила пусть и косноязычно, но вменяемо, да и обычной стариковской рассеянности, граничащей в таком возрасте со слабоумием, в блекло-серых глазах ее не было. – Вам семья наша к чему?

– Святая Инквизиция, – выдернув Знак из-за воротника, представился он и вновь увидел тот же взгляд, каковым одарил следователей еще сегодня утром священник в Хамельне – понурившийся, однако лишенный какого бы то ни было удивления.

– Долгонько вы шли… – чуть слышно проговорила старуха, вновь пожевав губами, и тяжело выдохнула, отмахнувшись. – Хоть и хорошо, может; я уж теперь не боюсь ничего…

– А чего боялась? – осторожно уточнил Курт, слыша, что Ланц и подопечный, оставшиеся у порога, затаили дыхание; старуха улыбнулась, обнажив два ряда полуголых десен:

– Так ведь вас. И смерти, понятно. Теперь уж и зову ее – а она не идет… Вы ведь меня искать пришли? Из-за отца моего?

– Ты… Ты – Хельга Крюгер? – даже не пытаясь скрыть удивления, выдавил он, и та кивнула, глядя на гостей с равнодушным ожиданием. – Воистину – «Матерь Божья!»…

– Невозможно… – проронил Ланц едва слышно, медленно приближаясь и разглядывая нежданную свидетельницу, словно небывалое, дивное явление природы, коим, впрочем, она отчасти и являлась. – Сколько же тебе лет сейчас? За сто уж…

– Сто шестнадцать годков, – снова кивнула старуха, отчего, казалось, голова едва не свалилась с иссохшей шеи. – Люди говорят – наградил Господь долгой жизнью, а мне мнится – наказал.

– Неисповедимы пути Его, – возразил Курт наставительно, переглянувшись с Ланцем. – Быть может, ты попросту ожидала своего дня. Этого дня.

– Услышал бы Господь вас, – вздохнула старуха, и он покривил губы, тихо пробормотав:

– В данный момент это было бы до обидного некстати; надеюсь Он временно оглох… Ну, если уж так, Хельга, давай-ка поговорим. Присядем? Может статься, беседа будет долгой.

За едва передвигающей ноги Хельгой Крюгер все трое брели, насилу сдерживая нетерпение; Ланц и Бруно смотрели ей в спину по-прежнему удивленно, настороженно, словно ища подвоха, и Курт, приостановившись, кивнул в сторону тощей скрюченной фигурки.

– Как вам такое укрепление веры? – шепнул он тихо. – Выбирайте: везение или благоволение свыше?

– Ты-то ведь полагаешь это совпадением? – откликнулся Ланц, и Курт отмахнулся, ускорив шаг и усевшись на скамью против старухи, примостившейся на застланной потрепанной дерюгой постели.

– О чем же говорить-то будем? – тяжко вздохнула она, переводя взгляд с одного гостя на другого. – Мне думалось – вы за мною пришли…

– Не совсем, если я правильно понял, что означает твое «за мною», – возразил Курт серьезно. – Преследовать тебя за твое родство мы не намерены, это теперь, знаешь ли, не принято.

– Странные настали времена, – качнула головой старуха. – Так для чего ж тогда я вам понадобилась, если не в узилище?

– Для ответов на вопросы, Хельга, не более. Ты ведь еще помнишь, как все было, или…

– Ну, как же, конечно, помню все, как вот вчера. Господь меня не только долгою жизнью наказал, но и ясным разумом и отчетливою памятью, хоть и рада была бы помутиться и позабыть. Только ведь, коли вы меня нашли, так значит, и знаете все это не хуже меня самой; чего ж вам еще надобно?

– Не хуже тебя… – повторил Курт. – Нет, думаю, «не хуже тебя» этого не знает никто. Есть один, самый главный вопрос, на который, кроме тебя, ответить некому – более никого в живых не осталось из тех, кто был на берегу Везера в тот день. Я не надеюсь, что ты вспомнишь, однако не могу не спросить, ибо именно за тем мы и искали тебя: ты сможешь теперь сказать, пусть и не с точностью, где могила Фридриха Крюгера?

– Могу, и с точностью, – тихо прошамкала старуха, и ее острое плечо, скошенное кверху, нервно передернулось, словно ее кольнули в бок острой иглой. – Была б на речке той сейчас – пальцем бы указала. Помню все, словно оттуда лишь только сей же час ушла, все до слова помню, до шага, все до травинки, майстер инквизитор. Описать вам, где, не сумею, однако ж сама – помню.

– Невероятно… – повторил Ланц ошарашено, не сумев или позабыв сдержаться. – Я не припомню уже, что говорил жене в день венчания или духовнику на первой исповеди, а чтоб вот так, спустя сто лет…

– Быть может, и впрямь Господь решил, что я должна вас дождаться? – шепотом прошамкала старуха. – Не искупить вины отца, но самого его упокоить давно уж было надо. Ему там тесно, ох как тесно; выбраться хочет – и выберется, чувствую. Тогда маленькая была, не соображала, а теперь уж знаю: такой – выбьется рано или поздно.

– Что ж молчала столько лет? – спросил Ланц хмуро. – Не говорила ни с кем, смерти ждала… Отчего к нам не пришла?

– Боялась я поначалу, – пояснила она просто. – Оно ведь как – ждешь-то ее ждешь, зовешь, а все же боишься; а уж такую, как вы бы мне дали – такой и врагу пожелать не захочется. Теперь уж бояться перестала, а все же – как к вам идти? Куда? Я уж давно не девица, по дорогам разгуливать.