Пастырь из спецназа

Скобцов, все еще красный от стыда, с готовностью кивнул: только бы избавиться от свидетеля своего служебного позора.

* * *

Вера отошла на второй день. Она совершенно не помнила, что с ней произошло в тот вечер, и только жаловалась на головную боль и навязчивые мысли о самоубийстве.

– Я не хочу умирать. Ты мне веришь, Костя? – говорила она. – Но эти мысли постоянно прокручиваются в голове, словно кто-то нашептывает…

Костя сокрушенно качал головой: он уже не был уверен, что справится с этой проблемой сам, а отправлять свою знакомую в областную больницу не хотел.

– Нет, Корзинкину я бы ее доверил, – называл он священнику фамилию умершего недавно известного на всю область психиатра. – А этому новому… не знаю… не хочу рисковать. Пусть лучше у меня отлежится…

С того дня отец Василий окончательно потерял покой. То, что костолицему удалось подключить к исполнению своих гнусных планов такого близкого ему человека, приводило его в полную растерянность. Священник довел себя до того, что вскоре ему стало казаться, что за ним постоянно кто-нибудь наблюдает! Как-то уж больно подозрительно смотрела на него торговка семечками на углу; слишком внимательно – дворник у супермаркета, а стоило священнику неожиданно оглянуться, и он обязательно обнаруживал на себе чей-нибудь испытующий или оценивающий взгляд. Он уже и не знал, что думать: то ли половина Усть-Кудеяра принялась активно работать на костолицего, то ли у него самого начались конкретные глюки…

Они с Алексием так и не прекращали ночные дежурства в нижнем храме: диакон – четыре дня в неделю, священник – три, но никто больше не заявлялся. И если бы отец Василий не понимал, что это лишь временная передышка, он бы давно прекратил эту странную «охоту за тенью». Но он понимал, с кем имеет дело. Зная повадку костолицего, можно было смело предсказать: однажды что-то начав, этот решительный, целенаправленный человек ни за что не остановится и рано или поздно себя проявит – стремительно и беспощадно.

* * *

Когда в храм зашел тот самый лысый мужичок, что задирал сектантов на празднике, отец Василий как раз собрался идти в больницу – навещать Веру и еще четырех своих прихожанок. Священник скользнул взглядом по лысому задире, узнал его и приветливо кивнул: мужик вызвал в нем самые теплые чувства. Лысый как-то нерешительно переступил с ноги на ногу, но, как только отец Василий хотел миновать его, неожиданно цепко ухватил священника за рукав.

– Батюшка…

– Да?

– Меня… это… Маконя просил зайти.

– Маконя? – Отец Василий не ожидал, что Лысый и Маконя как-то связаны, хотя… да, там, на льду, тусовались как раз шанхайские… – А что случилось?

Мужик замялся и наконец решился.

– Помирает Маконя. Просил вас прийти.

– Помирает? – переспросил священник и тут же вспомнил, в каком состоянии был Маконя у проруби. Наверное, только поэтому он и не пришел на праздник, и дежурную роль главного похабника и штатного задиры пришлось исполнять лысому…

– Ага, – кивнул мужичок. – Точно помирает. Вчера еще ничего был, а сегодня совсем хреновый стал – зеленый какой-то…

Отец Василий на секунду задумался и решил, что Веру навестить еще успеет, а вот к Маконе можно опоздать…

– Что ж, поехали, – хлопнул он лысого по плечу. – Ты на машине? А то я сейчас не на колесах.

– Ага! – радостно кивнул мужик. – Друган за перекрестком стоит, ждет.

* * *

До Шанхая они добирались минут сорок. «Друган» лысого оказался таким же помятым и непутевым; битый, грязный «зилок», на котором он приехал, вечно глох, и священнику два раза пришлось вылазить из кабины и ждать, когда это, с позволения сказать, «транспортное средство» прочихается и соизволит сдвинуться с места.

Они миновали и Костин дом, и железнодорожное общежитие, и клуб «Строитель», и лишь на самом краю города водитель с видимым облегчением остановил своего «железного коня».

– Приехали! – радостно ухмыльнулся он. – Вылезай!

Отец Василий спрыгнул на промасленный, черный от угольной пыли снег и направился вслед за лысым к маленькому, покосившемуся от времени дощатому строению. Где-то здесь родился, прожил свою непутевую жизнь, а теперь и умирал Маконя…

Они вошли в черную, разбухшую дверь, прошли темным, пропахшим гнилыми досками и старым тряпьем коридором и оказались в маленькой, почти пустой комнате. Старый, некогда окрашенный синей масляной краской ободранный стол, ведро с застоявшимися помоями, полтора десятка пустых бутылок в углу да железная кровать.

Маконя лежал, прикрыв глаза и сложив руки на груди. Отец Василий перекрестился, поставил на пол свой саквояж с церковными принадлежностями и подошел к кровати.

– Андрей, – позвал он.

Маконя молчал.

Отец Василий вздохнул, наклонился над умирающим, удивился и потянул воздух ноздрями… Точно: Маконя был мертв, и мертв как минимум двое суток – этот запах отец Василий прекрасно знал.

– Что же вы… – обернулся он к лысому и замер.

Лысого в комнате не было и в помине, а у дверей стояли два широкоплечих молодца с обрезками водопроводных труб в руках.

– Не понял… – протянул священник. – А где этот… что привел меня?