Пастырь из спецназа

Конечно, он ничего не сказал Ольге, но беременная попадья чувствовала его состояние обостренно, и отец Василий видел: только ее природный такт и позволяет ему сохранить хотя бы видимость тайны.

– К нам милиция приезжала, – тихо сказала попадья.

У священника все внутри ухнуло вниз.

– Зачем? – с трудом он выдавил из мигом пересохшего горла.

– Алексий стрелял…

– В кого? – отец Василий не мог поверить тому, что слышит.

– В нижнем храме…

Священник подхватил полы рясы и выскочил из бухгалтерии. «Беда одна не ходит! – как заведенный, повторял он. – Беда одна не ходит…» Добежал до дверей в нижний храм и остановился: диакон сидел у стены на принесенном из сторожки драном стуле, низко опустив голову и мерно что-то бормоча.

– Алексий! – кинулся к нему священник. – Что стряслось?!

Только теперь он понял, как дорог ему этот так и не повзрослевший, нескладный, не слишком удачливый в личной жизни человек.

– Он приходил… – поднял наполненные слезами глаза Алексий.

– Ты узнал его?

– Нет, – покачал головой Алексий. – Света-то нет. Как я его узнаю? Я ведь не кошка!

– Как это произошло?

– Он зашел, я выстрелил… вот и все.

– А что милиция сказала?

– А что она скажет? Спросила, есть ли разрешение на оружие…

– Это понятно! – раздраженно оборвал его священник. – Есть ли улики какие-нибудь?.. Может, собака след возьмет?! – Отец Василий отчаянно хватался за малейшую надежду покончить с этим сатанинским нашествием на храм.

– Какая собака? Какие улики? – горько покачивая головой, облился слезами диакон. – Туда зайти невозможно! Видите, что со мной делается?

Отец Василий вгляделся: Алексий почти рыдал.

– Ему-то ничего, он сразу выскочил, – хлюпнув носом, спокойным, ровным голосом произнес Алексий. – А я так наглотался, что до сих пор в себя прийти не могу! Весь храм в этой пакости! Вот сижу теперь, проветриваю…

Священник подошел к двери нижнего храма, принюхался и тут же понял, что тоже плачет: газ из пистолета еще не рассеялся.

– Как же теперь младенцев крестить? – хлюпая носом и утирая рукавом слезы, повернулся он к диакону.

– А хрен его знает! – плача и сморкаясь в насквозь промокший рукав, ответил Алексий. – Бог даст, за ночь выветрится…

* * *

Весь следующий день священник только и занимался тем, что жаловался на энергетиков куда только мог. По зимнему времени без электрического света служить службы было решительно невозможно! А запас свечей иссяк. Он даже позвонил в редакцию усть-кудеярского «Вестника», но даже Алла Борисовна Зильберман ничем помочь ему не могла.

– Отвернули-таки мне башку, – с печалью в голосе сказала она. – Я теперь больше не зам.

– Неужели сняли? – ужаснулся отец Василий.

– А вы как думали? После такой статьи не найти в моей работе огрехов было решительно невозможно…

Отец Василий понял, что она улыбается.

– Вы, батюшка, себя не вините, – продолжила Алла Борисовна. – Меня уже восьмой раз снимают – после каждого политического кризиса… есть такая профессия: редактора подменять…

* * *

В последующие три дня до священника дошла только одна хорошая новость: Вера пришла в норму, больше «не гонит», что с ней произошло в тот роковой вечер, по-прежнему не помнит, но жить и работать хочет до колик.

А вот все остальное оптимизма не внушало.

Как-то под вечер зашел в храм Толян, подивился отсутствию света, пожаловался на беспредел дорожно-постовой службы, безосновательно отнявшей у него права, с некоторой надеждой глянул отцу Василию в глаза, но быстро понял: батюшка теперь не помощник – свои бы проблемы разрулить.

А потом избили Костю. Избили по пути домой, уже в Шанхае, но главврач руку бы отдал на отсечение, что это не местные.

– Я, Мишаня, – сверкая из-под широкой повязки уцелевшим глазом, почти кричал он, – всех шанхайских с пеленок знаю! Чтобы меня там кто-то тронул?! Да ни в жисть!

Отец Василий ему верил. Костя и впрямь был известной личностью – и не только в Шанхае, во всем городе. Еще не будучи главврачом, он вправил столько вывихов и зашил столько порезов, что ни один уважающий себя бандит не позволил бы себе обидеть Доктора.

– Это из-за меня, – вслух подумал он.

– Да брось ты, Мишаня! – с фальшивой беспечностью отмахнулся Костя. – И в голову не бери! – но все в нем, каждый жест, каждая ужимка, говорило: да, батюшка, это из-за вас…

Услышав про Костю, внезапно начала хандрить и попадья. Главврач всегда был для Ольги неким символом абсолютного житейского благополучия. С ними, то есть с батюшкой и с ней, могло случиться что угодно. Она была к этому готова – такая у мужа работа… Но Костя! Если начали бить таких, как главврач районной больницы, значит, дела и впрямь идут худо!

– Я боюсь, батюшка, – призналась она. – Я давно так не боялась, как сейчас. Мне говорили, что такое с беременными бывает, но это другое… Я чувствую, что-то плохое ходит возле нас. Очень близко… совсем…

Отец Василий промолчал. Ему нечего было сказать.

* * *

– Ваше преосвященство! – заорал с улицы дурным голосом шофер, и священник потянулся, вскочил с кровати и, натянув на ноги тапочки и накинув на плечи полушубок, вышел на улицу.