Зато Аделаида обожала запах пота в спортзалах, возбуждённый гул, стоящий в них перед соревнованиями. Все знали друг друга по именам, друг с другом здоровались, перекрикивались чуть ли не через весь зал, и создавалось иллюзия одной большой и дружной семьи. Она обожала ощущение праздника Здоровья и Силы, которым, казалось, были насквозь пропитаны спортивные снаряды, маты, да и сами высоченные потолки с облупленными стенами. Она блаженно растворялась в этом ощущении полной свободы и раскрепощения, которые витали в серо-коричневом невзрачном здании. Это был другой мир, другая планета. Именно там Аделаида впервые увидела и на всю жизнь запомнила стройных, красивых гимнасток с лентами, обручем, в обтягивающих чёрных купальниках. Они, не стараясь ничего прикрыть и не стесняясь никого, словно летали по залу, поднимали высоко руки, показывая подмышки, и садились на шпагат! У них в Городе одежду без рукавов женщины не носили даже летом. Хоть и короткий, но рукав должен был присутствовать обязательно, потому что мало ли что будет видно! Эти прилетевшие с другой планеты гимнастки совершенно не волновались, что на них нет не только длинных, волочащихся по земле юбок из пальтового драпа, а даже хоть чего-нибудь короткого, прикрывающего переход из ног в спину и живот! Они были так не похожи на тех сутулых толстых женщин, которых привыкла видеть Аделаида! «Да, – иногда думала она, наблюдая, как очередная точёная красавица сидит с раздвинутыми ногами на бревне, – у неё из-под купальника трусы видно, и ничего! Вот если б кто-нибудь из соседей хоть краешком глаза увидел, как эта гимнастка себя ведёт и заметил в зале их с папой, что бы было-о-о! Потом бы вообще весь Город узнал, куда Василий свою дочь, оказывается, водит!»
В Городе Аделаида так никогда этих «гимнасток» и не видела. То ли они переодевались прямо после соревнований тоже в длинную, бесформенную одежду и скользили вдоль улиц незаметно, как тени, стараясь не привлекать к себе внимания, то ли они приезжали к ним только на несколько часов потренироваться у папы, а потом снова уезжали в ту страну, где был отпечатан Букварь с мамой в юбке до колен и помадой на губах.
Но сам папа совсем не любил такие зрелища. Он ходил туда исключительно по долгу службы, так как выставлял команду, которую сам тренировал. Или делал вид, что не любит, в целях безопасности, то есть – чтоб Аделаида вдруг не изъявила желания что-нибудь из происходящего в спортзале повторить. То, что творилось в Городском спорткомплексе, должно было законсервироваться и оставаться только там. И никакого отношения к реальной жизни «нармалных лудей» (нормальных людей) это не имело.
Что ты думаешь, – говорил папа, – ана на брэвнэ стаит и что? Что из нэво палучица? Ничево! У них всэх в галаве ничего нэту! Бусто! Они всэ – всэ троэчники! Плохо занимаутся в школе, чтоб савсем в жизни нэ умерет вот ходат суда, патаму что тупие. На каво они пахожи?! Худие, страшние… – брезгливо говорил он, – у женщины плэчи дальжни бить кругли.
Может быть, папа их вроде как не любил, потому что прекрасные гимнастки наводили папу на мысль о «шансонэтках»? То есть – «испорченных» женщинах? Аделаида этого не знала…
Зато мужские соревнования по лёгкой атлетике и по борьбе он смотрел с упоением! Как только заводилась национальная музыка, возвещающая о начале соревнований, весь маленький амфитеатр начинал возбуждённо ёрзать. Папа тоже уже ничего не видел вокруг себя. Тут на круглую, засыпанную песком вперемешку с опилками арену выходили коротконогие, ляхастые борцы. Они становились друг напротив друга и хватались мёртвой хваткой то за плечи, то за спину, то рвали друг на друге до крови уши. Кровь смешивалась с потом, босые ноги поднимали столбы пыли. Они топтались, потом делали резкие движения, что-то резкое выкрикивали… Амфитеатр от восторга рвал и метал, кусался и плакал… Аделаиду тошнило…
Интэресно! – говорил папа. Его возбуждению не было границ. – Мущина ест мущина! Эта красыва! Мущина должэн бит силным, виносливым. Много кушат, много работат. Они тренируются, будут силние, хорошо могут работат!