Пасынки отца народов. Квадрология. Книга вторая. Мне спустит шлюпку капитан

«Чужеродным» и «каверзным» для папы оказалось всё вокруг, что окружало их деревню в радиусе от пяти километров и до бесконечности. Всё то, что начиналось уже на шестом километре, было «чужим» и посему «нэхарощи» (нехорошим), значит – совершенно неприемлемым. Очень редко папа замечал вокруг себя и что-то «хароши», но тем не менее – и это «хароши» было неприемлемым, потому что было не его. Однако в угоду жене он открыто не демонстрировал своё неприятие окружающего его мира, а мог прослушать с ней, к примеру, оперу «Руслан и Лудмил» от третьего звонка до финальных аплодисментов, совершенно искренне считая, что Руслан – это гигантская голова в углу сцены в «шабке» (шапке) и с усами, ну, а «Лудмил» очевидно «эво мат» (его мать), раз уж он её так любит! Не может же мужчина любить совсем постороннюю женщину!.. Или «Лудмил – атэц»? (отец)? Значит – Людмила Руслану или мать или отец! И для постороннего было очень загадочно: кто, собственно, «он»? Голова, или «Лудмил», или их «атец», потому что папа по отношению и к мужскому, и женскому, и среднему роду говорил периодически и «он» и «она». Средним родом папа вообще не пользовался. Его в русском языке для папы не было. Кто? Она – твор, акно, шансонэтка (двор, окно, шансонетка). Он: учитэл, папрос, тарелка, гардофел (учитель, папироса, тарелка, картофель).

Когда папа хотел спросить:

– Не почистить ли мне картошки?

Говорил весьма незатейливо:

– Гардофел почешу?

Не для того, чтоб мама смеялась! Он просто всегда так говорил.

Да Бог с ней, с картошкой. Гораздо больше, чем картошке, доставалось живым людям. Папа очень не любил людские пороки и недостатки. Он никогда не упускал случая кого-нибудь покритиковать. У него это получалось довольно двояко – то ли смеяться над папиной мишенью, то ли над самим папой. Особенно папа не прощал людям их физические недостатки. Когда он хотел про кого-то сказать, что он плох в своём физическом развитии, то неизменно говорил:

Висит на дурнике как сасисги! – с ударением на последнюю «и». (Висит на турнике как сосиска).

У него вообще очень многие слова из русского языка принимали совершенно новые звучания и значения. Любимым было «шансонэтка». Оно вообще было особенным. Под разряд «шансонэток» в папином лексиконе попадали все незамужние женщины после семнадцати, в особенности не похожие на тех, кои жили в их деревне. Иными словами – без граблей, как у бабушки на фотографии, в руке и без топорного выражения лица. Топорное выражение было совершенно неотъемлемым атрибутом признаков хорошего воспитания. После семнадцати уже «шансонэтка» потому, что «нармалную жэнщину» (нормальную женщину) уже давно должны были засватать и «взиат дамой» (взять в дом). Раз этого не произошло – значит, что-то не то! «Нэ то» – что? Значит, она «балная», или «шансонэтка»! И «самы точна»: и «балная и шансонэтка абои» (больная и шансонетка одновременно)! С «шенсонетками» не разговаривали, к ним в гости не ходили и на тропинках между домов не здоровались. Чего ж здороваться с «испорчени»!

В папином колхозе всегда очень любили соблюдать «абичаи» (обычаи) и «закони» (законы), что оставили «деди и прадеди». Основным законом деревни, конечно, был закон о «месте мужчины и женщины», о требованиях, необходимых для соблюдения этого «закона». Одним из основных требований к женщине, например, было блистание исключительно для мужа своей «природной красотой». Аделаида даже слышала историю, с восторгом рассказанную папой дома в назидание ей как «дэвачке» (девочке). Эта история в папином понятии была образцом проявления высшего разума, чистоты помыслов и торжества маминого любимого «целомудрия» с «цветами», которые Аделаида должна была для будущего мужа «хранить».

Она звучала так.

Старший папин племянник, один из сыновей Ёргоса, как-то раз приехал из деревни в город и зашёл в гости к младшему брату. После обильного застолья захотелось человеку зайти в туалет. Всё до этого момента было вроде как ничего, и старшему нравилось. Невестка и проворно стол накрыла, и вино из подвала приволокла, и разогревала закуски по нескольку раз, и детей быстро переодевала. Всё спокойно, как в лучших домах. Вот и пошёл после обильного ужина в туалет. А там… а там на подставке перед зеркалом лежали… Ни много ни мало… два флакончика лака для ногтей и гигиеническая бесцветная помада! И всё это вовсе не новое, типа, невестка отмажется «для красоты в туалете поставила!», а несколько раз использованное! Вон помады вообще половина! От такого вызывающего хамства у гостя в зобу дыханье спёрло! Хорошо, что он всё это узрел своими глазами и сейчас что-то предпримет! А то мало ли кто чужой мог войти в туалет и увидеть?! А может, уже заходил?! И видел?! Это же совершенно неприкрытая, можно сказать, нагло демонстрируемая «испорченность»! И кого?! «Испорченной» оказалась жена родного брата! Неуважение ко всем близким и неблизким родственникам, включая дедушку Илью, погибшего при невыясненных обстоятельствах восемь лет назад! Прямое доказательство воцарившегося разврата! И всё это «в квартирэ раднова брата!!!!»