Пасынки отца народов. Квадрология. Книга вторая. Мне спустит шлюпку капитан

Аделаида лежала в кровати, натянув под самый подбородок одеяло. «Он что, – гадала она, – вышел на балкон и там рассматривает свой подарок? Чего никого не позвал? А почему так долго? А! Он не хотел меня будить! Он, скорее всего, думает, что я сплю! Конечно, подарок ему понравился, и он теперь его внимательно рассматривает прямо на балконе, там ведь светлее! Стоит и молчит. Тогда я сама пойду первая!» – Аделаида надела тапки и пошла на балкон. По дороге, проходя мимо, она зачем-то заглянула в комнату, где стоял Сёмин диван.

Подарок, её такой замечательный подарок с вышитым парусником и серпом и молотом на борту и флаге лежал совершенно нетронутый, завёрнутый в глянцевые листы с большими буквами «Огонёк» именно так, так как она его там и оставила!

Однако Сёма, как позже поняла Аделаида, видимо, не был равнодушен именно к ней! Мало того, он начал делать вещи, которые Аделаида, как ни старалась, просто не могла себе представить – как это может быть?! Однако папа и мама, видно, знали, «как это может быть», знали какую-то тайну, или просто были умудрены жизненным опытом, потому что Сёмино поведение вовсе не казалось им каким-то особенным и непонятным. Они Семёну прощали всё, не ругали за шалости, даже самые идиотские, никогда не наказывали его, даже когда он был явно неправ. В таких случаях мама, чтоб показать свою беспристрастность и демократичность, обычно наказывала их обоих, дескать – мне всё равно, кто нехорошо поступил, в проступке виноваты «оба»! Или только Аделаида, или всегда «оба»! Именно так она и говорила, очень внимательно прослушав Аделаидины доводы и оправдания:

– Оба виноваты! Оба – говно!

Семён становился всё более чужим и замкнутым. Всё более холодным и тоскливым. Почему она должна была его обожать так же как и мама с папой, если ей не нравилось, как он себя ведёт?! Теперь он регулярно стал закладывать её маме. Иной раз, если уже несколько дней после маминых внушений Аделаида была «шёлковая», тише воды, ниже травы, ему становилось скучно. Тогда он придумывая что-нибудь «эдакое», за что был уверен – ей влетит по-чёрному. Он начал чувствовать себя «мужчиной» и «братом» в полном соответствии с канонами Города, и поэтому считал, что всё делается для пользы Аделаиды, для её же «хорошего воспитания».

Щели в подоконниках были огромные, в некоторых местах можно было ножом засунуть пол носового платка. Дома почти всегда зимой было холодно. Иногда папа из подвала приносил и ставил одну страшную электрическую печку. Она была самодельная, мощная и с открытыми спиралями. Наверное, она была похожа на настоящую бомбу. Её ставили посреди салона на два кирпича. Кирпичи стояли на полу, застеленном зелёным ковром с белой «капустой» и знаками «бесконечность». Из-за кирпичей и считалось, что загореться ничего не может, кирпичи ж «изолируют». А шнур проводили через всю комнату, коридор и включали с розетку в начале кухни. Все, кто ходил через коридор или подходил звонить, осторожно через него переступали.

Как-то раз к телефону мама позвала Сёму. Он равнодушно вышел из «детской» и зашагал медленно, как лось по тундре, с трудом отрывая ноги от земли и глядя куда-то в стенку. Сёма шёл так задумчиво, что зацепил шнур от страшной печки с раскалёнными спиралями. Она с гулким стуком полетела на пол. Она грохнула так, что Аделаида думала, что упали тумбочка или шкаф. Она выскочила в коридор. Сёма, бросив на упавшую печку равнодушный взгляд, вяло отвечал что-то в телефонную трубку и ничего не спрашивал сам. Только говорил:

– Ну… ну… что дальше? Ну… ну…

Ковёр рядом с печкой загорелся. Сперва низеньким, синим огнём, но языки мгновенно начали расти на глазах и подниматься всё выше. Сёма посмотрел, отвернулся. Он всё мычал в трубку. Аделаида кинулась за водой. Она не хотела звать папу с мамой. Она ненавидела, когда мама терялась, очень громко кричала и бессмысленно металась рядом. Аделаида думала, что сможет сама. Но «капусту» всё больше пробирал огонь и по ковру расползалась большая чёрная дыра. Запах, похожий на запах горелой марли из стерилизатора, стал заползать и в другие комнаты. Мама, заглянула в комнату и зычно гаркнув: «Василий!» – тоже кинулась за ведром. Папа полез под кухонный шкаф, выключать печку. Аделаида, бросив ковшик, тупо стояла как дура и не отрывала от Семёна глаз. То, что происходило в их доме, было вне зоны понимания… ну, впрочем, как и многое другое… Она допускала, что разговор очень серьёзный, что решаются проблемы мировой значимости, что никак нельзя отвлечься, но если в доме пожар?! Да ещё который начался по твоей вине! Она смотрела на спину Семёна и впервые в жизни ей захотелось всадить в живое тело нож! Она вообще отказывалась воспринимать происходящее.